— А ты помнишь, как груды золота с первого участка Бейли лежали в старой лачуге из мешковины, которая была у нас и мясной лавкой, и почтовой конторой? — спросил Моррис. — И никому даже в голову не приходило украсть это золото и смотаться с ним.

Динни фыркнул.

— Хотел бы я поглядеть, что бы у него из этого вышло! Нет, пока здесь не было ни рудников, ни железных дорог — не было и всех этих жуликов и бандитов, которые стреляют на дорогах и грабят прохожих. У нас дело доходило до стрельбы, только если очень уж перепьются.

— Черт побери, а ты помнишь, как новый констебль запер под замок приискового инспектора и старика Крукшэнкса за появление в нетрезвом виде и нарушение общественной тишины и порядка? Наутро инспектор уладил дело с констеблем и пошел к себе в суд, а старика Крукшэнкса оставил в гостинице в постели. Сидит он в своей старой палатке, на которой для всеобщего сведения написано: «Суд», и распекает каких-то двух пьянчуг, как вдруг появляется Крукшэнкс в одной нижней сорочке и с бутылкой в руке. «Эй ты, старый индюк, брось к черту этих несчастных недоносков, чего ты их мучаешь! Пойдем-ка лучше выпьем!» Инспектор объявляет, что слушание дела откладывается, и оба отправляются в трактир.

Моррис от души смеется рассказу Динни, хотя он уже слышал его в различных вариантах по меньшей мере раз десять.

— А вот еще занятная была история, когда два инспектора оказались проездом в одном городе — в Курналпи, что ли, или в Кэноуне, — припоминает Динни, которого хлебом не корми, а дай рассказать что-нибудь забавное. — Они бражничали в трактире всю ночь напролет и в конце концов подрались. Местный констебль не знал, кто они такие, и арестовал обоих. А наутро оказалось, что судить-то их некому. Тогда, чтобы дело не получило огласки, они решили судить друг друга, надеясь, так сказать, на взаимную поблажку. Инспектор этого округа взял слово первым и не захотел остаться внакладе. «Что вы можете сказать в свое оправдание? — спрашивает он бывшего собутыльника. — Вы — почтенный гражданин и должны были бы служить примером для всех прочих граждан, а вы что делаете? Напиваетесь, как лошадь, и позорите себя своим непристойным поведением! Я присуждаю вас к штрафу в два фунта стерлингов с заключением под стражу на четырнадцать суток в случае неуплаты». Тогда судейское кресло занимает заезжий инспектор. — «Ну, — говорит он, — должен признаться, что я изумлен обвинением, которое против вас выдвинуто, мой друг: вы напились, как свинья, и безобразничали в общественном месте самым непозволительным образом. А главное — это уже второе дело такого сорта за одно только сегодняшнее утро! Сие отягчает вашу вину. За городом может установиться дурная слава. Поэтому я намерен судить вас по всей строгости законов, чтобы ваш случай послужил назидательным примером для потомков. Я присуждаю вас к штрафу в пять фунтов стерлингов с заключением под стражу на двадцать восемь суток в случае неуплаты!»

Эта история тоже была известна Моррису, но он смеялся вместе с Динни так, словно слышал ее впервые.

— Да, прииски были магнитом, который притягивал к себе людей всех возрастов и всех состояний, — вспоминал Моррис. — Английские аристократы рыли золото бок о бок с ирландскими повстанцами и вместе пьянствовали в трактирах.

— А были и такие, которые сражались когда-то на баррикадах Парижской коммуны, как, например, старый Фабр, — присовокупил Динни. — Но все-таки лучшими исследователями австралийской пустыни и разведчиками золота были сами австралийцы. Что ни говори, а мы умели постоять за себя, Моррис.

— Еще бы! Особенно — когда позволили заокеанским акулам проглотить все золото наших рудников.

— Ну, видишь ли, как-то нужно было разрабатывать прииски, — оправдывался Динни.

— Могли бы сами сделать это, если бы умели отстаивать свои национальные интересы.

— Что верно, то верно, — согласился Динни. — Но этого мы еще не умели, Морри. Наше золото и наши рудники всегда были легкой добычей для иностранных предпринимателей. Впрочем, так оно есть и по сей день. Но думаю, что федерация положит этому конец и защитит интересы Австралии.

Морри промолчал, его мысли витали в прошлом.

— Вот уж когда мне до черта не повезло, так это когда я посеял акции Большого Боулдера. Хотел бы я знать, какая сволочь их подобрала.

— Да в Хэннане народ был уже не тот, что в старом лагере, — заметил Динни.

— Не тот, — согласился Моррис. — Один раз за всю жизнь подвернулся шанс разбогатеть, так и то какой-то прохвост отнял его у меня, присвоив себе мои учредительские акции. Ему теперь живется неплохо, надо полагать.

Динни знал, что история с акциями — больное место Морриса. По-видимому, Моррис свято верил, что составил бы себе состояние, не пропади у него тогда акции Большого Боулдера. Впрочем, он и сейчас еще продолжал поигрывать на бирже.

— Странно, — промолвил Моррис, — как нам всем не повезло. И ты, Динни, и я, и Салли, и Робийяры, и Брайрли — вот уж сколько лет мы все здесь, на приисках, и никому из нас нет удачи.

— Олф пропал зазря, — горько сказал Динни, — и его жена тоже.

— Вы не должны осуждать Лору, — вступилась Салли.

— Я не осуждаю ее, — сказал Динни.

— А я осуждаю. — Моррис говорил решительно и жестко. Зачем она отправила Эми в монастырь в Кулгарди? Не хотелось самой водиться с девочкой? А то, что она вышла замуж за этого Мак-Суини, я считаю просто оскорбительным для памяти Олфа.

— Это жестоко, Моррис, — пробормотала Салли.

— А ты могла бы так поступить? — спросил Моррис.

— Не знаю, может быть, — призналась Салли.

Динни решил, что пора переменить разговор.

— Говорят, Фриско опять пошел в гору в Лондоне, — сказал он, не подозревая, что новая тема выбрана им не совсем удачно. — Основал будто бы крупное акционерное общество и женился на какой-то богачке.

Салли была рада, что они сидели без света: Моррис мог бы заметить, как вздрогнула она, услышав эту новость.

— Да, кто-то говорил мне об этом, — равнодушно уронила она.

— Пэдди Кеван продал ему Золотое Перо, — сообщил Динни.

— Фриско и Пэдди Кеван — ну что вы скажете! — воскликнул Моррис. — Кто бы мог подумать, что они сделаются такими важными персонами на приисках.

Динни презрительно сплюнул.

— Важными персонами? Просто загребли кучу денег. Но только я уж лучше буду рыть золото, пока не сдохну, а наживаться таким способом, как они, не стану.

— Правильно, — согласился Моррис.

Наступило долгое молчание. Заунывное пение Калгурлы замерло где-то вдали, и только глухие удары толчеи нарушали тишину. Салли ушла в дом, чтобы уложить ребенка. Когда она вернулась на веранду, Моррис и Динни прервали разговор, словно он не был предназначен для ее ушей.

— Морри говорит, что никогда больше не пойдет искать золото, — сказал Динни, когда Салли подсела к ним.

— Не пойдешь, Моррис? — спросила Салли.

— Нет, — сказал Моррис, и в голосе его прозвучала горькая нотка. — Я не мечтаю больше о золоте и не жду никаких перемен в своей судьбе.

— Что говорить, тебе тогда крепко досталось, Морри, — согласился Динни. — Но знаешь, старатель всегда останется старателем, я так считаю. Золота в стране хоть пруд пруди. Пойдем со мной к Лейвертоновым холмам — глядишь, мы еще поймаем счастье за хвост.

— Нет, — повторил Моррис. — Я предпочитаю хоронить покойников.

— Ну что ж, — протянул Динни. — А мне нечего больше делать в этом городе. Самый воздух его мне противен и стук этих проклятых колотушек! Эх, вспомнишь, как шагали мы с Олфом по дорогам! Это была самая счастливая пора в моей жизни: каждый день ждешь, бывало, что принесет тебе судьба, ждешь своей великой удачи. Рудники погубили Олфа. Ну а меня туда калачом не заманишь. Думаю, кстати, что ты прав, Морри, — рудники скоро опять заработают вовсю, и Калгурли и Боулдер расцветут снова. Но только я сердцем чую, что не найти здесь правды рабочему человеку до тех пор, пока мы не возьмем бразды правления в свои руки, как говорит Крис.