Разумеется, в этой новой ультрасовременной гостинице были звонки, и Лили то дергала за шнурок, то выбегала в коридор, пока старик официант в грязной белой рубахе, выпущенной поверх весьма засаленных черных фрачных панталон, не появился в номере с подносом в руках, на котором стояла бутылка шампанского и несколько бокалов. По всему видно было, что он уже не раз и не два утолял жажду — что, впрочем, можно было простить в такой знойный день — и, откупоривая бутылку, пролил половину вина на ковер.

Лили приказала подать вторую бутылку, и официант ушел, ворча что-то по адресу капризных постояльцев и крутых лестниц. Лили сбросила шляпку, чокнулась с гостьями и тут же принялась рассказывать им свои приключения, начиная с того дня, когда она покинула прииски вместе с Фриско. Она обращалась к Салли и Мари как к старым друзьям, которые, без сомнения, жаждут услышать подробности.

Салли и Мари успевали только время от времени издавать неопределенные восклицания; но большего от них и не требовалось, ибо Лили трещала не умолкая.

— Ах, нет же, нет! — мелодраматически восклицала она. — Я ведь не поехала в Париж с Фриско, как все здесь воображают. Правда, он уладил дело с мадам, чтобы она меня отпустила, и я уехала с приисков вместе с ним. Но потом, в Перте, мы страшно повздорили, и Фриско отправился куда-то на своем излюбленном паруснике. Но мне вовсе не хотелось путешествовать на этой старой грязной посудине, и я взяла себе билет на почтовый пароход. Понятно, Фриско выписал мне чек, но совсем не такой, как я ожидала. Скуповат он, этот Фриско, скупой, как черт! Но на пароходе было очень весело, о да, и я даже влюбилась в помощника капитана. Он был такой молоденький, такой хорошенький — в белом кителе с золотыми пуговицами! Ах, как я плакала, когда мы прощались с ним в Марселе!

Салли осторожно, маленькими глотками пила шампанское. Оно было холодное и приятно утоляло жажду. В номере царили полумрак и прохлада; спущенные шторы почти не пропускали солнца. Салли казалось, что она перенеслась в какой-то другой мир, и все — и голая, красная, пышущая жаром земля, и когда-то белые, а теперь побуревшие от пыли дома этого приискового города, который в дыму и чаду плавился под солнцем там за шторами, — отодвинулось, уплыло куда-то далеко-далеко.

Салли сидела в большом мягком кресле. От разбросанных повсюду платьев мадам Малон исходил приторный аромат мускуса и роз. Веселый, звонкий голосок Лили продолжал свою повесть. Она рассказывала о том, как встретила в Париже одного своего старого друга и некоторое время жила с ним. Он помог ей устроиться певичкой в кафешантан.

За дверью послышались женские голоса, шелест накрахмаленных юбок, и Белл, Берта и Нина влетели в комнату. Лили бросилась к Берте, и та прижала ее к своей пышной груди. Лили целовала и душила в объятиях всех девушек по очереди, и все смеялись, щебетали и взвизгивали от восторга.

Салли и Мари пришли в некоторое замешательство при появлении этих новых гостей, но старались держаться дружелюбно и непринужденно.

— О, мадам Робийяр! Миссис Гауг! Как приятно опять встретиться с вами! — любезно приветствовала их Белл. — Да еще в такой день! Мы пришли поздравить Лили и отпраздновать с ней ее удачу.

Лили уже опять изо всех сил звонила в колокольчик и призывала Чарли. Она заказала еще шампанского и принялась рассказывать девушкам, как она встретила на улице мадам Робийяр и миссис Гауг, и какая это была радость, и как она притащила их сюда, чтобы угостить стаканом вина и рассказать им свои приключения, в результате которых она теперь мадам Поль Малон и такая страшно респектабельная особа, enfin.

— Расскажи, расскажи нам тоже, Лили, — закричали Белл и Нина.

И Лили начала все сначала.

— И вот как-то раз вечером, в кафе, — рассказывала Лили, — я встретила Фриско и отвела душу — выложила ему все про эту свинью Риваля и про то, как я несчастна. «На черта тебе этот Риваль! Брось его», — сказал Фриско. Ну, я так и сделала, и Фриско открыл мне, какими он ворочает делами и как я могу ему помочь, если уговорю одного толстосума вложить деньги в Золотопромышленный синдикат.

— А ты не встречала в Париже мадам? — перебила ее Белл.

— Мадам Марсель? — Лили звонко расхохоталась. — Как же! Только она теперь мадам д'Онэй, сами понимаете! Страшно набожная и не тронь меня! Вдова врача, который умер, увы, бедняжка, в этой ужасной Австралии, но успел все же неплохо заработать на золоте перед смертью и оставил своей верной Матильде приличный капиталец.

Берта и Нина смеялись, но Белл вскипела.

— Старая сука! — вскричала она, забывшись. — Она знала, как я хочу иметь свой дом, и обещала уступить мне перед отъездом свою хибарку. А потом продала ее у нас за спиной да и нас самих хотела переуступить этому проклятому итальяшке, которого уже судили как-то раз, когда он купил какую-то девушку за шестьдесят пять фунтов. Но Нина и Берта ушли со мной, и мы теперь работаем вместе. Только времена уже не те, знаешь, Лили, у парней нет того размаха, как раньше. А сколько разных жуликов и бандитов развелось сейчас на приисках, если бы ты только знала!

— Но Арчи Мэллисон по-прежнему утверждает, что Белл самая красивая женщина в городе, — лукаво заметила Нина.

— Заткнись, — проворчала Белл. — У Арчи жена и дети, и я вовсе не хочу, чтобы обо мне и моем доме ходили какие-нибудь скандальные сплетни. — Она беспокойно переводила взгляд с Мари на Салли.

— Ну, здесь все друзья, Белл, — прощебетала Лили. — Мы тебя не выдадим.

— И как же твой толстосум, Лили? Выложил он Фриско денежки? — спросила Нина.

— О да! — воскликнула Лили беспечно. — Фриско привез господина Малона в «Птит фоли», где я танцевала и пела. Как он смеялся, этот господин Малон! Он стал приходить туда каждый вечер; сидел и смеялся и ухаживал за мной. Я иногда целовала его в лысину и говорила, что обожаю его, потому что он такой симпатичный толстяк и сердце у него из чистого золота. А он говорил мне, что он очень одинок, с тех пор как умерла его жена. Короче, для Лили снимается квартира — о да, вполне элегантный особнячок, — а Фриско получает то, что ему было нужно, так как месье Малон вкладывает деньги в Парижский золотопромышленный синдикат.

Лили передохнула и снова наполнила бокал.

— Voyons, мы забыли про вино! — вскричала она. — Давайте ваши бокалы, mes cheres! — И затараторила дальше:

— Ну, теперь представьте, мой Поль начинает беситься от ревности. Требует, чтобы я перестала петь и танцевать в кафешантане. Я заявляю ему, что этому не бывать — сегодня я брошу работу, а завтра он бросит меня, и что тогда? Черт возьми, моя песенка имела бешеный успех! В ней говорилось о маленьком индюшонке, который попадает на ферму и амурничает с дамами, то бишь с курицами, на птичьем дворе. Немножко рискованная штучка, но очень забавная. Я изображала этого индюшонка. На мне был только пояс из перьев и очень большой пышный хвост. Постойте, я сейчас спою вам.

Лили мгновенно сбросила с себя платье, нижнюю юбку и кружевные панталоны и заявила торжествующе:

— Эта песенка доконала моего бедного Поля. Он был enrage, просто вне себя. «Я женюсь на тебе, — сказал он, — и отныне ты будешь петь и плясать только для меня, моя крошка». — «Ну что ж, охотно, песик», — сказала я. И вот я мадам Малон! Семейство Малон совершенно взбесилось. Но это не имеет значения — мой Поль сам себе хозяин. Он никогда еще не был так счастлив, как теперь, говорит он, и рассказывает об этом всем и каждому. И он пользуется своим счастьем вовсю, sacrebleu!

Лили стояла перед ними в розовом парчовом корсете, туфлях на высоких каблуках и шелковых чулках с круглыми подвязками. Не долго думая, она сорвала со своей шляпки перо и воткнула его сзади в шнуровку корсета. Она пела и плясала, а голубое перо соблазнительно раскачивалось над ее пышными ягодицами. Лили вертелась и прыгала, с задорной шаловливостью демонстрируя подругам все те ужимки и фокусы, которые покорили сердце завсегдатаев кафешантана «Птит фоли» и господина Поля Малона.