— Ты просто колдунья, дорогая! — восклицала Мари. — Понять не могу, как это ты ухитряешься справляться со всем на свете.

— А я и сама не понимаю, — отвечала Салли.

Порой ребята, точно сговорившись, принимались галдеть все зараз, и именно в ту минуту, когда у Салли и без того была уйма хлопот. Или же внезапно налетал ураган, срывал с веревок белье и швырял его в пыль, на землю. Иной раз не успевала Салли кончить уборку, как все в доме уже было засыпано густым слоем красной пыли. Впрочем, Салли говорила, что легко справляется с хозяйством, когда ей помогает Калгурла. Калгурла стирала и гладила, скребла полы и мыла посуду. Салли со страхом ждала первых дождей — она уже знала наперед, что, как только пойдут дожди, Калгурла исчезнет и ей придется справляться со всеми делами одной.

Открытие железной дороги привело к бурному росту населения Калгурли, и недостаток воды ощущался теперь еще острее, чем прежде.

Но вот в город по поручению правительства прибыл инженер О'Коннор, и Салли уже мечтала о том, что «реки чистой воды потекут через прииск», как обещал премьер сэр Джон Форрест.

С ростом населения в городе участились пожары, усилилась эпидемия тифа. Больница была переполнена тифозными больными, а пожары стали обычным явлением, и звук набата — постоянным кошмаром летних ночей. Целые кварталы жилых домов и магазинов выгорали дотла. Воды не хватало, чтобы заливать огонь, и случайно опрокинутая керосиновая лампа не раз оставляла без крова целые семьи, причиняла огромные убытки лавочникам. Жители требовали проведения в городе электричества, дабы положить конец «керосиновым бедствиям».

Только на главных улицах тускло мерцали редкие фонари, и освещение города и пригородных дорог становилось самой неотложной задачей. На Боулдерском шоссе грабили и душили людей, и все говорили, что это дело рук тех проходимцев и бродяг, которые с открытием железной дороги толпами начали стекаться в город. Однако мероприятия по благоустройству города откладывались со дня на день; причиной тому были тревожные слухи, распространявшиеся о рудниках Золотой Мили. Упорно говорили, что золото в этих рудниках обманчиво, что оно то появляется, то исчезает самым таинственным образом, уступая место бедным малоценным рудам. Акции падали, но оптимисты тем не менее не сдавались. Те, кто знал прииск, никак не могли поверить, что все радужные надежды на процветание Калгурли могли лопнуть, как мыльный пузырь.

Мистер де Морфэ считал такую мысль просто смехотворной. Он заявил, что золота на прииске и сейчас еще непочатый край. Теллуристые руды служили залогом будущего расцвета.

Сидя на веранде тихими душными вечерами, Салли и Мари болтали, перебирая все, что случилось за день. Динни был на разведке где-то за Кэноуной, и им обеим очень его не хватало. Вот уж у кого всегда имелась какая-нибудь интересная история про запас.

Когда Динни бывал дома, кто-нибудь из старателей непременно забегал повидаться с ним, и тогда Салли и Мари узнавали разные разности о том, что делается на приисках. Саллины постояльцы — рудокопы — были тихие, скромные парни; они с зарей уходили на работу, возвращались поздно и редко попадались на глаза. Но если Динни появлялся на веранде, они тоже присаживались там, чтобы поболтать с ним. В другое же время их почти не было видно — должно быть, они понимали, что этим лучше всего могут угодить Моррису.

Несколько дней назад они с возмущением рассказали о том, как на Большом Боулдере погибли двое их товарищей. В забое, где они работали, на глубине ста футов под землей, не было сделано необходимого крепления. Тонны земли обрушились на них, и оба были убиты.

— Люди стоят дешево, — мрачно заметил Пит Мак-Кей, — дешевле, чем крепежный лес.

А вскоре после этого еще пять человек были убиты взрывом на Северном. Мари всякий раз дрожала от страха, заслышав пронзительный гудок, возвещавший о катастрофе на рудниках. Жан все еще продолжал работать под землей, хотя кашель бил его с каждым днем все сильней, и Мари взяла с него слово, что, если только ему удастся устроиться с нового года на другую работу, он никогда больше не пойдет в забой.

Кому из жен рудокопов не было знакомо это щемящее чувство страха, заползавшее в сердце всякий раз, как гудок доносил с рудников весть о несчастном случае? Заслышав гудок, женщины бросались к воротам и с тревогой глядели на дорогу, на которой должна была показаться карета «скорой помощи». Замирая от страха, каждая из них ждала, что вот сейчас карета остановится у ее дома или товарищи мужа придут сообщить ей страшную весть.

Несчастные случаи на рудниках были как бы неотъемлемой частью повседневной жизни приисков. Они отбрасывали мрачную тень на все беседы, хотя женщины избегали упоминать о них, когда собирались вместе, чтобы поболтать и обменяться новостями.

В начале года немало толков вызвало убийство Мэй Уэйн. По обвинению в убийстве был арестован Джим Коннелли. Салли помнила его — он ходил к ней обедать одно время, — и ей казалось невероятным, чтобы Джим мог намеренно убить женщину.

Джим Коннелли хороший парень, добряк, говорили о нем старатели. Ну, правда, любит похвастать — какой он, дескать, меткий стрелок. Не раз случалось ему палить из револьвера, чтобы показать, как он бьет муху на лету. Мэй Уэйн держала нечто вроде павильончика с разными прохладительными напитками на Девяностой Миле. Джим и Роб Рейд были уже навеселе, когда завернули к ней как-то днем в субботу. Там они затеяли перебранку с афганцами. Афганцы нипочем не хотели отвести в сторону своих верблюдов, и Джим выстрелил раза два в воздух, чтобы заставить их убраться с дороги, а в эту минуту Мэй как раз появилась на пороге, и одна из пуль угодила прямо в нее. Все радовались, когда Джима оправдали, но он сам не захотел остаться на приисках. Хоть он и не нарочно застрелил Мэй, а все-таки, видно, совесть его мучила.

Вот когда в мечети в Кулгарди убили Таг Магомета, богатого купца-афганца, это было дело совсем другого сорта — хладнокровное, преднамеренное убийство. Таг Магомета заколол другой афганец рано поутру, когда он преклонил колени для молитвы. За что он его прикончил, так и не могли дознаться. Гоулам Магомет нисколько и не скрывал, что это его рук дело, и встретил смерть с гордо поднятой головой, как человек, отомстивший за свою честь.

Потом умер Хаджи Мула Мирбон, старик без малого ста лет, который был у афганцев чем-то вроде их религиозного вождя, и они собрались на его похороны со всех концов страны.

Почти в то же время происходили похороны одной японки-проститутки. Салли с удивлением наблюдала похоронную процессию, которая двигалась по пыльной дороге по направлению к кладбищу; гроб был ярко разукрашен, и японки в пестрых кимоно следовали за ним, как стая разноцветных бабочек. Моррис сказал, что покойницу нарядили, словно на бал: нарумянили, надели на нее лучшее платье и все ее украшения. Подруги провожали ее в могилу с пронзительным пением, под звон серебряных колокольчиков и пиликанье скрипок.

Вот оно — последнее напутствие, думала Салли. Завершение всей жизни — жалкой, убогой жизни, которую они влачат в домах терпимости позади главной улицы. Девушка-японка была убита в драке. Все началось с того, что француз — хозяин трех японок-проституток, которых он держал в лачуге на одном из отдаленных приисков, — повысил плату за посещение этого притона.

Друзья девушки перенесли ее тело в Кулгарди и похоронили по национальному обряду.

Но все эти зловещие события, говорившие о какой-то закулисной, полускрытой от взоров, стороне жизни общества, проходили, не оставляя после себя глубокого следа. Будущее рудников и судьба города — вот что занимало все умы, и уныние росло. Немало состоятельных людей, привыкших проводить жаркие месяцы у моря, не поехало в этом году на побережье: одни боялись оставить свои дела, другие были стеснены в средствах.

Лора говорила, что Олф обещал поехать с ней к морю, но теперь раздумал, решил не уезжать из Калгурли; состояние дел на руднике беспокоило его. Ехать без Олфа Лора не пожелала и ограничилась тем, что отправила на два месяца на юг Эми.