Глава третья Дом чем ближе, Тем больнее, Тем сильней душа болит. К дому тридцать верст длиннее, Чем дорога На Берлин. Тучи, словно клубы дыма, Застилают ясный день. И проходит Федор Мимо, Мимо Бывших деревень. Вот еще одна деревня. Ни дверей И ни окон. Помертвелые деревья Стонут звоном похорон. Смотрит солнце исподлобья, Тучи скорбные грустят. Рядом печи, Как надгробья, Трубы Траурно гудят. И, прошитые морозом, С мертвым инеем в ветвях, На печах Растут березы, Как на брошенных церквях. Будто черный снег, Над ними Молча кружит воронье… Где ж твое, деревня, имя, Имя звонкое твое? Там, где речка протекала, Над перильцами моста Имя дивное сверкало, Холостых ребят скликало Чистым словом — красота! Эх, бывало, ноги носят Так, что рвешься в высоту. — Ты куда? — Бывало, спросят. — Да на танцы, в Красоту… Все равно — зима ли, осень, Ночь в снегах или в цвету. — Ты куда? — Бывало, спросят. — На свиданье, в Красоту. Там доверчиво любили. И, должно быть, неспроста. В Красоте девчата были То, что надо, — красота! Из-за них во дни престолья Парни глохли от вина, Выворачивали колья — И на стену шла Стена. Старики, как дым, седые, Вспомнив молодость свою, Тоже шли, как молодые, В том безрадостном бою. Ну, да это редко было!.. А обычно в Красоте Песня девичья царила, В песне пелось о мечте. Ты мечта моя, мечта! Дай мне крылья светлые, Чтоб манила высота Во края заветные. Только ты не торопись, Может, все не сбудется И моя земная жизнь В будущем забудется. Пусть не вспомнят обо мне, Стану ясным деревом И сгорю в земном огне На костре затерянном. Лишь бы ты жила, мечта, Человека радуя, И манила высота Над весенней радугой. Ох ты, молодость! Когда же, Где же ты найдешь причал?.. Слушал Федор песню Даши И взволнованно молчал. Он молчал, Храня улыбку, Понимал, что у него Две любви — Она и скрипка. Кроме нету ничего. И на лавочке, у клуба, В синеватой темноте Слушать песню было любо, Любо думать о мечте… Вот ребята безыскусно Просят Федора: Мол, ты Не играй уж очень грустно. Федор встал из темноты: «Ну о чем играть, о чем? Все о жизни, все о боли…» Вот он в пальцы взял смычок, Как берут щепотку соли. Вот смычок коснулся зыбко Самой трепетной струи, И в лесу, Заслышав скрипку, Заскучали соловьи. Как играл на скрипке Федор! Он играл и вспоминал Трудно прожитые годы, Боль, Которую познал… Вспоминал, Как нарождался Мир распахнутых сердец, Как пришел домой с гражданской В куртке кожаной отец. Мама плакала от счастья, И, прижав ее к груди, Все шептал он: — Настя, Настя… Настя… Настенька… — твердил. А потом совсем негромко: — Полно, Настя, я — живой! — И легко над головой Поднял Федора с сестренкой. …Горбунов Андрей С отцом Были старыми друзьями. Время гнуло их свинцом, Мяло вражьими конями. Вместе тяжкий путь прошли, Ставший гордостью и болью, Степи Сальские легли На виске седою солью. И, пройдя тропой прямой По бушующему свету, Принесли они домой Землю, С верой в землю эту… И, поверив до конца В мир, который очень молод, Федор в кожанке отца Шел в ячейку комсомола… Брал отец по вечерам, Тишину села тревожа, Скрипку в руки И играл — Так сыграть не всякий сможет! И в осенней тишине Под отцовскою рукою Пела скрипка о весне, Песней душу беспокоя. …Пусть не вспомнят обо мне, Стану ясным деревом И сгорю в земном огне На костре затерянном. Лишь бы ты жила, мечта, Человека радуя. И не гасла высота Над весенней радугой. Песня до сих пор жива. А потом… Отца не стало. Что поделать! Такова Доля многих комиссаров. От родных лесов едали, Где века пески скучали, Пал солдат своей земли В жаркой битве с басмачами. Нет отца. Но до конца Надо жить на свете, Зная, Что в ответе ты за знамя, Что на ордене отца! Нет отца… И далеко, Далеко куда-то глядя, Плачет мама И щекой Сиротинку скрипку гладит. Что ей скажешь? Ничего. Как утешишь вдовью долю? На работе, в поле, в доме, Что ни слово — про него… И совсем беда пришла, Будто в мире горя мало: Через год Скончалась мама — Ношу жизни не снесла… Помертвели все цвета, Все желания уснули, Опустилась высота, Плечи Федины сутуля. …Но потом случилось так: Снял однажды все печали Горбунов Андрей — Земляк И отца однополчанин. Он вошел в сиротский дом И сказал: — Решайте, дети, Я, как вы, один на свете, Может, жить ко мне пойдем?.. Так и вышло. И дела Ладно шли. Отцом и братом Стал Андрей Ильич ребятам. После школы С аттестатом На рабфак сестра пошла. …О весны нежданной одурь! Душно, аж невмоготу. Зачастил тогда-то Федор Из Славеней — В Красоту… …А теперь… Ушла деревня. В мир, в котором нет окон Только черные деревья Не уходят С похорон. Смотрит солнце исподлобья. Тучи скорбные грустят. Смотрят печи, Как надгробья, Трубы траурно гудят. То крича, то замирая, Мерзлый ветер очи жжет. Только школа — та, что с краю, Пепелище стережет. Вот колодец. След недавний. И над школою — дымок. Здесь сосватал Федор Дарью В тот, давно минувший срок, И колодец тот же самый, Что пятнадцать лет назад, Тот же снег. Вот только сани С бубенцами не скользят. А скользили, А летели Ясным лебедем в снегах! Девки плакали и пели, Жениха, мол, проглядели, И вздыхали: ах да ах! Но об этом лучше после… Федор к школе повернул, И дверей тягучий поскрип Память прошлого спугнул. В школе людно. Слишком людно. Духота — не продохнуть. Ребятенок плачет в люльке, А другой Хватает грудь. Будто в мир какой-то древний Смотрит школьная доска. Здесь и школа, И деревня, Жизнь и смертная тоска. Все знакомы, даже страшно. — Здравствуйте, — И, сняв рюкзак, Лишь спросил: — А как там Даша? Как в Славенях… тоже так же? Так же там… или не так? — Живы! — С искренним участьем Вся семья произнесла. Понял Федор: Ноша счастья Непомерно тяжела… Федор шел, верней — тащился Без дороги, без тропы. Что он мог? Ну поделился Долей ячневой крупы. А душа? Что делать с нею, Вынуть и сказать: бери? К дому тридцать верст Длиннее, Чем дорога на Берлин. |
