«Дрозды пестрели на рябине…» Дрозды пестрели на рябине, Клевали спелую зарю. И листья на реке рябили, Плывя навстречу сентябрю. Пылали вязы и осины. И вот Сквозь полымя огня Голубоглазая Россия Взглянула с грустью на меня. И сердце билось глуше, тише, Прося прощенья у земли, Что я не видел И не слышал, Как улетели журавли. СЛУХ Я три десятилетия Живу. И слышу — Звезды падают в траву. Туда, где луговая тишина, Как чистая река, Видна до дна. Я слышу Тишину моей земли В дорожной Остывающей пыли, В уныло проскрипевшем колесе И в придорожной Матовой росе. Я три десятилетия живу И чутким ухом слышу Синеву. Я слышу паутинку, Что плывет Туда, где скрылся Гулкий самолет. Я слышу Синеву родной реки, Где звезды Оставляют огоньки. Я слышу Глаз любимых синеву. И этим слухом Тридцать лет живу. КОСМИЧЕСКОЕ [Шуточное] От пара в бане — синева. В твоих руках хрустящий веник. Здесь за него не платят денег, Поскольку это не Москва, Поскольку здесь не Сандуны, Куда приходят от безделья Апологеты старины И жертвы горького похмелья. Под прокопченный потолок, Как на жаровню, Лезь на полку И ахай, охай без умолку, Стегайся Вдоль И поперек, Терпи, Когда невмоготу, Омой лицо водой прохладной. А если скажут: «Ну, да ладно!» — Слезай И подводи черту. Пойди в предбанник, Покури, С соседом перемолвься словом, Поздравь его с весной, Ну, словом, О чем-нибудь поговори. И снова — в баню, Снова жарь, И снова ахай, Снова охай! Гордись ракетною эпохой, Но веник, братец, уважай. Березовый. Листок в листок. Ты чувствуешь, как он стегает. Ты невесом, Ты, не мигая, Проходишь звездный потолок, Пестрит космическая тишь, И ты, путем летящий Млечным, Становишься таким беспечным, Что на пол С грохотом Летишь! А в бане хохот. Мужики Грохочут шайками. — Гляди-ка, Упал без паники и крика. Знать, москвичи не слабаки. — Живой? Ну, отдохни, сынок, Дай кости старикам попарить. — И кто-то сверху крикнет: — Парень, А ну, поддай еще чуток! — И ты, не торопясь, плеснешь На каменку ковшом помятым. И выйдешь как-то виновато, И сразу целый мир вдохнешь. Услышишь, Как капель поет, И будешь в мыслях улыбаться, Что твой космический полет, Конечно, сможет состояться! «Вышло солнце…»
Вышло солнце Из густого леса, По лугам ромашки разбросало, Расплескало краски голубые На поля, Где лен стоит, волнуясь. Вышло солнце Из густого леса… Клевера фонарики мигнули, Стали на огонь Шмели слетаться, Жаворонки выпорхнули с криком, И застыла песня над лугами. Утро! Утро! Все вокруг проснулось. Завтра косари пройдут по лугу, Упадут цветы, Блеснув росою, — Не гадать девчонке на ромашках… Не гадать девчонке на ромашках, А на сене с парнем Целоваться! «Когда мы расставались на рассвете…» Когда мы расставались на рассвете И над землей Дремали облака, Казалось мне, Что счастье — Это ветер, Оставивший седины у виска. Молчали руки И молчали губы, Молчали стуки любящих сердец. Не спрашивая, Любит ли, не любит, Мы нехотя расстались наконец. Но облака Как будто не спешили Размытую оставить синеву. Они, качаясь, Медленно кружили Над сном, Происходившим наяву. Был день как день, Заботами наполнен. И не могла ты знать наверняка, Что о тебе Мне долго не напомнят Исчезнувшие в полдень Облака. «Кузнечик рядышком садится…» Кузнечик Рядышком садится, Пригнув травинку до земли. Летит Лазоревой синицей Сквозное облачко вдали. Оно летит Над сонным плесом, Летит неведомо куда, — Над дымом первой папиросы, Над первым Посвистом кнута. Над остывающей золою Уже погасшего костра, Над пробудившейся землею, Над всем, Чем жил еще вчера. И не сердись, моя родная, Что я опять один брожу, Что сам не ведаю, Не знаю, О чем тоскую и тужу. Ты спишь. И пусть тебе приснится, Что облачко, зари ясней, Летит Лазоревой синицей Над зрелостью Любви моей. |
