МЕЛЬНИК Седой от муки, С голубыми глазами, Он тычется в кринку Большими усами — Он пьет молоко, Принесенное мной, Доволен собой, Тишиной и весной. Плывут облака, Как последние льдины. Сухими листами камыш шелестит, Пчела торопливо за медом летит, И сохнет На ивах осевшая тина. Доволен старик, Что речушка теперь Уже не ревет, Как недавно ревела: — Ну прямо как зверь! Не веришь? Поверь.— Боялся, прибавится дела: Плотина ни к черту, Не только водою, А ветром, того и гляди, унесет, И мельница старая Рухнет вот-вот, А наш председатель: — «Построю, построю!» — Упала вода. Зашумел водосброс, Как будто плеснула Огромная щука. Колхозная мельница Полнится стуком, Похожим на стук Пароходных колес. И кажется мне, Что она отплывает, И ветер весенний гудит, И волны шумят, И туман прибывает, И дед капитаном глядит. СОЛНЕЧНЫЕ КОЛОДЦЫ В колодцах солнца не бывает. Бывают звезды. Иногда. И все же — солнечна вода! Она в жару Не убывает, Не убывает В холода. И сколь ни черпай, Не убудет, Не потемнеет и во мгле… Тропинки проторили люди Ко всем колодцам на земле. И хоть не храмами с крестами Они стоят всегда чисты, Ты без поклона Не достанешь И капельки живой воды. Не той, Которая по трубам Дойдет до крана и молчит, А той, Что там, в глубинах сруба, Сердечком солнечным Стучит. И так стучит она от века, Не умолкая никогда. В жару Напоит человека И обогреет В холода. И в час, Когда заря по кленам Скользит И тонет в высоте, Россия Отдает поклоны Живой колодезной воде. «Прохладный запах розовой сирени…» Прохладный запах розовой сирени Уводит в мир, далекий от стихов… Я прислонюсь К теплу твоих коленей И не проснусь До первых петухов. Мир соловью с его страдой весенней, Мир тишине полей и городов! Твои колени Пахнут свежим сеном И первым медом полевых цветов. Вот видишь, вновь заговорил стихами, Не потому, что соловей поет: Ты вся — Весна, Ты вся — мое дыханье, Тепло мое, желание мое! Вот и рассвет, просторы оглашая, Зовет меня, приблизившись к мечте, Писать, Стихи с волненьем посвящая Твоей высокой русской красоте. ГЛИНКА В ДОРОГЕ Где-то там, за спиной, Остаются его домочадцы. К ним в раскрытые окна Влетает пушок тополей. — Сторонитесь, леса, Дайте Глинке промчаться! — Полно, Яков, коней пожалей… — И, от бега устав, Кони сами на шаг переходят. А июньское солнце Плывет в океане берез, И слуга не спеша Говорит о хорошей погоде, И верста за верстой Уползает из-под колес. В мире много лесов, Много солнца и пашен, Много песен, Но в каждой печаль и тоска. — Спел бы, Яков, Хорошее что-нибудь, наше… — Это можно. Дорога еще далека… — Да, наверное, в песне Заложена добрая сила, Если Яков поет, Не стыдясь накипающих слез. Плачет старый слуга, — Значит, плачет Россия! И верста за верстой Уползает из-под колес. Яков смолк. Обернулся: — К дождю, видно, парит. — Глинка смотрит куда-то, Роняя слезу невзначай. — Ты, Михайло Иваныч, И барин и вроде не барин. — Что? Ах, да. Как угодно тебе величай. — И проселочный тракт. В перелеске спешит затеряться, И гроза, приближаясь, Тревожит бездонную высь. — Сторонитесь, леса, Дайте Глинке промчаться! Эх, Михайло Иваныч, Держись! ВЫ КОГДА-НИБУДЬ СЛЫШАЛИ! 1 Удивленно взирало глазастое лето, Изумленно глядел затихающий лес, Что меха у гармошки Небесного цвета, А глаза у мальчишки Светлее небес. Заиграли лады и басы загудели, Стало легче дышать в предвечернем краю. И в раскрытые окна Старухи глядели, Немудреную жизнь вспоминая свою. Лес притихший молчал, Соловьями не щелкал, В половодье зари догорал. Как играл девятигодовалый мальчонка На Смоленщине, родине Глинки, играл! Косари возвращались с работы. Молчали. Понимали они, на косье опершись, Озорство малыша и величье печали, Что сумели войти в их привычную жизнь. Ну, а что, как потомка великого Глинки, Научив и косить и пахать, Замотают по свадьбам и вечеринкам И забудут учиться отдать? Будут годы лететь на крыле ястребином, Будут реки мелеть, опустеют сады, И, священным огнем полыхая, Рябины Будут грустно глядеться В глухие пруды. И земля сиротливой окажется сразу. И тогда Холуи побегут хохоча Утверждать на земле беззаконие джаза, На земле Ломоносова и Ильича. |
