— Теперь я понимаю, как убийца безнаказанно перемещался. Смотрите, есть выходы вот тут, около галереи ботаники, и тут, рядом с Большой галереей эволюции. Даже здесь, рядом с мусорным рвом. Неподалеку от лаборатории Годовски.

— И здесь, в зверинце, около вивариума, — заметил отец Маньяни.

— Ясно, — сказала Леопольдина, — тот, кто прошел по этим ходам, должен в совершенстве знать «Мюзеум» и его историю. Очень немногие подозревают о существовании этой подземной сети.

— Следовательно, — сделал вывод комиссар Руссель, — он знаком с «Мюзеумом» уже давно. И знает все его секреты.

— Конечно, — подтвердила Леопольдина.

— Но возможно, он просто ознакомился с этими планами? — рискнул предположить отец Маньяни.

— Нет, — сказала Леопольдина, помотав головой. — Я нашла их, покрытыми пылью, в шкафу в запаснике. К ним не прикасались как минимум пятьдесят лет.

— Но почему они оказались там? — удивился комиссар Руссель.

Она бессильно развела руками:

— Это пришлось бы долго объяснять, комиссар… В «Мюзеуме» размещение происходит весьма и весьма своеобразно…

Но кто же все-таки убийца? Комиссар Руссель попытался высказать предположение:

— Я слышал, как говорили о ком-то как о живой памяти «Мюзеума»…

Леопольдина испуганно взглянула на полицейского:

— Что? Вы имеете в виду профессора Флорю?

Комиссар молчанием подтвердил свои слова. Леопольдина энергично тряхнула головой, как в знак уверенности, так и из боязни быть опровергнутой.

— Нет, он не мог сделать это. Он самый добрый из людей. К тому же едва ходит. Нет, это невозможно.

Она погрузилась в раздумье. И вдруг мысли побежали одна задругой, воспламенившись, словно пороховой привод.

Ведь именно в лаборатории профессора Флорю она забыла книгу Ньютона…

Книга Ньютона…

Книга по алхимии…

Ученик чародея…

— Отец Маньяни, — сказала она возбужденно, — один из выходов ведет в зверинец, не правда ли?

— Да, — подтвердил священник, проведя пальцем по линии. — Вот здесь, около вивария.

Словно в вспышке молнии, она увидела Сервана, который вышел из запасника и направился в лабораторию…

— Это Серван! — крикнула она. — Серван, генетик! Смотрите, его лаборатория выходит на наружную лестницу. Нужно пройти всего несколько метров, чтобы войти в запасник, вот здесь. А отсюда можно пройти в любую точку «Мюзеума».

Комиссар Руссель включил свой телефон:

— Мне нужны для сопровождения три человека. Отправляйтесь в зверинец!

В поисках вещественных доказательств полицейские тщательно обследовали лабораторию Годовски. В углу лейтенант Вуазен пытался прийти в себя.

— Я не думал… я никогда не думал, что такое может быть. Ведь даже невозможно опознать жертву…

Перед его глазами снова был вид этого безжизненного, лежащего в луже крови обезглавленного тела. Плоть щей, куски хрящей, зияющие раны, резким ударом перерезанные артерии.

— Это Годовски, думаю, я не ошибаюсь, — ответил ему Осмонд.

— Какая дикость… — пробормотал Вуазен.

Внимание Питера Осмонда вдруг привлекло что-то поблескивающее под столом. На полу валялся блокнот со спиралью, испачканный небольшими красными пятнами, словно он упал во время сопротивления, которое Годовски оказал своему убийце.

Почерком четким и аккуратным орнитолог вел личный дневник своих исследований:

«Я не являюсь нетерпимым человеком, каким представляют меня мои соперники. Вся моя жизнь была подчинена одному идеалу: Науке как подлинному гуманизму. Теория Дарвина определила природный источник происхождения морали, где рождаются чувства сострадания и солидарности путем естественной селекции. Религии не нужны больше для того, чтобы их объяснить. Его теория главным образом напоминает нам, что все люди, несмотря на различия, — родственники.

Перед лицом клеветы я хотел здесь установить мою истину. Меня не поняли. Возможно также, что я плохо объяснил. Я был ведом всего лишь одной заботой об истине».

Питер сразу перешел к последней странице:

«Могучие силы поднялись, чтобы заставить меня молчать. Я не знаю, оставят ли они мне время, чтобы разоблачить их.

Анита Эльбер поняла это раньше всех. К сожалению, ей не удалось предупредить меня своей запиской. Из-за обвинений, выдвинутых против меня, я потерял много времени. В случае, если мне придется исчезнуть, я хочу верить, что тот, кто пойдет по моим следам, дополнит мои исследования.

Истина — в книге, я всегда так думал. Я слышу, как они идут. Я ее спрятал здесь».

Питер вспомнил одну фразу Годовски, сказанную в этом кабинете; «Если бы они заглянули в некоторые архивы, они нашли бы ответ на все свои вопросы…»

«Истина — в книге… Я ее спрятал здесь». Осмонд огляделся вокруг. Стены были закрыты рядами книг. Над письменным столом Годовски взгляд Антонина Арто казался еще более блуждающим.

Леопольдина Девэр, комиссар Руссель и отец Маньяни прошли через эспланаду Ботанического сада, где приготовления к приему были уже почти завершены. Шестеро служащих с большим трудом катили огромную бочку. Через несколько минут прибудут первые гости, и полицейских попросили держаться как можно более незаметно. Трое мужчин в униформе терпеливо ожидали около загона кенгуру, которые настороженно и с крайним любопытством разглядывали их. Сторож открыл вход в зверинец, и все направились к вивариуму.

— Вот сарай! — крикнула Леопольдина. — А там, — показала она жестом, — лестница, которая ведет в отдел эволюционной биологии и в лабораторию Сервана!

Полицейские поднялись по лестнице, а Леопольдина уже пыталась открыть дверь небольшой подсобки, закрытой на ключ. Комиссар Руссель ударом ноги выбил ее.

В помещении было темно, все покрыто пылью и затянуто паутиной. Обломки ящиков и разломанные садовые инструменты загромождали угол. Комиссар зажег переносную лампу и смахнул землю с ее стекла, осветив большое железное кольцо. Он потянул его, и открылся люк с лестницей, которая вела в подпол.

— Мы у цели, — пробормотал он.

А снаружи послышался крик:

— Комиссар! Идите сюда, посмотрите!

Руссель опустил крышку люка и поспешил на зов, а вслед за ним и отец Маньяни с Леопольдиной.

Дверь в лабораторию Сервана была взломана. В комнате все было перевернуто. Стеклянные сосуды, в которых плавали осьминоги и головоногие, все были разбиты, и отвратительный запах спирта наполнял воздух. Холодильники, в которых хранились образцы, были открыты, а их содержимое выброшено на пол. Разломанные ящички с культурами валялись рядом с разбитым на мелкие куски микроскопом. Компьютер постигла та же судьба. Лаборатория Сервана была полностью разгромлена.

Ящики письменного стола тоже в беспорядке валялись на полу. Среди документов Леопольдина заметила несколько бумаг из Европейского центра биогенетических исследований в Лозанне. Убедительное доказательство: именно Тоби Паркер через «Истинные ценности» и его центр финансировали исследования Сервана.

Черный бархатный пиджак генетика на вешалке свидетельствовал о том, что сам он находится где-то неподалеку. Комиссар Руссель взял портативную рацию одного из полицейских:

— Это комиссар Руссель, всем службам. Розыск подозреваемого: профессор Франсуа Серван, пятьдесят лет, один метр восемьдесят, крепкого телосложения. Личность опасная. Повторяю: личность опасная.

Озабоченная Леопольдина уставилась взглядом в окно. Комиссар подошел к ней, перед ними был вид зверинца.

— Есть одна проблема, комиссар. Загон для хищников вон там, справа, метрах в пяти.

— Да, и что?

— Профессор Серван не мог убить Алана.

— Вот как? Почему?

— По одной простой причине: когда Алана толкнули в клетку леопарда, профессор Серван находился в этой комнате. Когда это случилось, я только вышла от него. У него не хватило бы времени дойти до загона хищников. Это невозможно.