Профессор Флорю угрожающе поднял палец, словно живое воплощение правосудия.

— И он должен будет отчитаться перед мировым научным сообществом!

Леопольдина с сомнением поморщилась. Алан смог сам найти это растение среди семи миллионов имеющихся образцов? Это невозможно. На этикетке гербарного листа Леопольдина прочла справку, написанную тонким и аккуратным почерком самого Ламарка: «Datura pignalii. Привезено господином Фюсте в 1776. Натуралисты Новой Гренады считают это растение очень ценным и почитаемым, так как оно открывает непостижимые миры. Их священники жуют его листики. Употребление этого растения вызывает чрезмерную радость, смех, а затем ступор, в состоянии которого возможно совершение действий, несовместимых с моралью».

Профессор, прихрамывая, направился к электрической кофеварке.

— Это огромный ущерб для «Мюзеума»! Наша репутация поставлена под угрозу! Но ведь я вам уже говорил, Леопольдина: здесь все исчезает, и никого это не волнует…

Леопольдина в задумчивости пожевала губами.

— Скажите, профессор… Как долго эти листья сохраняют свое галлюцинирующее свойство?

Старый ученый воспринял это замечание как тяжкое оскорбление, ставящее под сомнение его добросовестность.

— В конце концов, малышка Леопольдина, условия хранения гербария безупречны! Эти растения в таком же состоянии, как они были найдены… или почти в таком же. Мы по многу раз подвергаем их воздействию метилена, чтобы уничтожить паразитов. И листья, что вы дали мне, высокотоксичны, можете не сомневаться!

— Правда?

— Настоящий яд! Это растение может сделать вас по-настоящему безумной!

Вот почему Алан вел себя так необычно!

Итак, вопрос оставался все тот же: кто дал ему эти листья?

Леопольдина и профессор Флорю пили кофе. Томик Ньютона покоился менее чем в тридцати сантиметрах от молодой женщины, но поскольку он был прикрыт кучей документов, она совсем забыла о его существовании.

Профессор Флорю перебирал свои воспоминания, Леопольдина никогда не уставала слушать их.

— Лоранс Эмбер? Чертовский характер, но очень красивая. Я помню, как она появилась в «Мюзеуме»… Она вскружила не одну голову, но не надейтесь, что я назову имена. Надо сказать, Лоранс Эмбер — женщина, имеющая убеждения, даже если я далек оттого, чтобы разделять их. И потом, в наше время нужно иметь некоторое мужество, чтобы заниматься фондом Тейяра де Шардена. По правде сказать, я не понимаю враждебности, которую вызвал этот фонд. Его создание в тысяча девятьсот шестидесятом году не встретило никакого противодействия. Это был центр светский, руководимый учеными. И отец Тейяр де Шарден был геолого-палеонтологом, единодушно уважаемым. А сегодня, мы знаем, бьют тревогу, едва лишь покажется, что увидели краешек сутаны… — Он тихо засмеялся. — Мне довелось работать для полиции, я вам не рассказывал? О, конечно же, я не участвовал в расследовании в прямом смысле слова, я был в некотором роде экспертом.

— Прекрасно представляю вас в роли Шерлока Холмса, профессор.

— Не будем преувеличивать. Как-то ко мне обратились за консультацией по поводу одного человека, труп которого был обнаружен на парковке в квартале Дефанс. Документов при нем нет, никто его не знает. Но на подметке его правого ботинка увидели маленький цветок, совсем крохотный. Научный отдел полиции попросил меня идентифицировать его. Это оказался довольно редкий в наших краях цветок звездной камнеломки, Saxifraga stellearis, я очень хорошо это помню. Мужчина умер не более четырех часов назад, следовательно, он был убит где-то в окрестностях. Я назвал следователям места в парижском регионе, где растет этот вид камнеломки: это было просто, она любит болотистую почву. Через два дня выяснили, что покойный нанес визит одной из своих знакомых, которая живет на берегу Сены, со стороны Мант-ла-Жоли. Убийца очень быстро сознался.

Леопольдина не спускала с него внимательного взгляда. Профессор Флорю скромно потупился:

— Это все не важно… Но это позволило мне завязать добрые отношения с криминальным отделом полиции. И самое смешное, Леопольдина, то, что в то же время один коллега вырастил в Ботаническом саду индийскую коноплю. О, я говорю вам об этом, ведь с тех пор прошло не менее двадцати лет… В конечном счете оно растет там по праву, это растение. Но его не успеваешь рассмотреть… Оно быстро уходит на курево, если понимаете, что я хочу сказать…

— Прекрасно…

— Я вам сказал об исчезновениях в «Мюзеуме», и это было не только вчера… Впрочем, я вспоминаю… — продолжил с таинственным видом профессор Флорю, словно он только что извлек что-то очень важное из недр своей феноменальной памяти, — в свое время Анита Эльбер оказалась замешанной втемную историю…

— Ее экспедиция в Гвинею?

— Нет, нет, нет… Здесь, в «Мюзеуме»… Настоящий скандал… Я не помню уже, что точно произошло. Если об этом имеются какие-то письменные свидетельства, я с удовольствием взглянул бы на них… Но там… Я уже не знаю, о чем точно шла речь… Помню, об этом говорили все… Может, я еще вспомню, — заключил он с неопределенным жестом.

Леопольдина оставила профессора Флорю и спустилась по лестнице, мурлыча какую-то радостную мелодию. День будет лучезарным, она была уверена в этом. Ей наконец удалось поговорить с Иоганном Кирхером… И он назвал ее по имени…

Погруженная в мечты, Леопольдина вдруг заметила, что она находится в подвале галереи ботаники. Бесконечные коридоры были пусты. Перед ней урчал огромный трехметровый серый куб: автоклав, в котором уничтожали вакуумом и введением летучего газа возможных паразитов в гербариях растений и цветов. Почувствовав чье-то присутствие, она повернулась и вскрикнула: к ней медленно приближалось что-то безобразное, с выпученными глазами и отвратительной мордой.

После перепалки с Годовски профессор Осмонд тут же начисто забыл о ней. Он спокойно направился в лабораторию, где, как он думал, найдет за работой отца Маньяни.

Уже издали он заметил группу людей на площадке галереи минералогии. Он узнал Мишеля Делма и Иоганна Кирхера, которые здоровались с каким-то господином в жемчужно-сером костюме с атташе-кейсом, пристегнутым к его запястью браслетом. Зрелище было достаточно необычное, чтобы возбудить его любопытство. Он подождал, когда эта группа войдет в здание, и потом сам скользнул следом, спрятался за передвижной перегородкой, предназначенной для выставки, и наблюдал сиену. И от этого у него перехватило дыхание.

Мужчина в сером костюме поставил на стол и открыл свой атташе-кейс: внутри него в полумраке зала засверкал десяток алмазов самой чистой воды. Когда владелец чемоданчика повернулся в профиль к Осмонду, тот выругался:

— God damn![38]

Визитер, мужчина лет шестидесяти, был на удивление полон энергии и воли. Квадратные челюсти и безупречная стрижка выдавали в нем человека делового и общительного. Но было в нем еще нечто более серьезное, чем все это. Он был крайне опасен, Питер Осмонд знал это прекрасно.

Американцу показалось вдруг, что рядом кто-то есть. И увидел справа отца Маньяни, тот тоже наблюдал эту сцену. Призывая его молчать, священник приложил к губам палец и жестом пригласил его пройти с ним к выходу. Они поднялись по лестнице, перешептываясь, словно два конспиратора.

— Что вы здесь делали? — спросил Осмонд, с трудом стараясь говорить тихо.

— Я мог бы задать вам тот же вопрос, — ответил священник с легкой улыбкой.

— Я так и предполагал, что вы ответите мне… шуткой. Вы ведете не fair-play,[39] отец Маньяни.

— Скажем так, у меня много миссий.

— И одна из них — шпионить за мной?

— Я не шпионю за вами, Питер, я вас охраняю.

— Какая милость… Всевышний заботится обо мне! Я достаточно большой, чтобы самому защитить себя, монсеньор.

— У меня еще есть миссия «следить», если вы позволите мне употребить это слово.