Комиссар Руссель закурил сигарету, отметив про себя, что допрос наконец-то сдвинулся с мертвой точки. Контакт установлен. Теперь нужно включать магнитофон. И для начала разрядить обстановку.

— Мы ни в чем не обвиняем вас, профессор Серван. Вы приглашены сюда как свидетель.

— Счастлив узнать это.

— Знаете, мы в чем-то схожи с учеными: в своей работе мы не двигаемся вперед без доказательства.

— Этим вы обрадовали меня. Но теперь я спрашиваю: что я до сих пор делаю здесь?

— Я понимаю ваше удивление, — сказал с улыбкой Руссель, — но мы хотим прояснить некоторые темные места. Закрыть кое-какие двери, как говорится на нашем жаргоне.

— Прекрасно, если вы намереваетесь закрыть двери, позвольте мне перед этим выйти. Я должен работать.

— А в чем, собственно, заключается палеонтология мозга? — спросил лейтенант Коммерсон.

Профессор Франсуа Серван с обреченным видом глубоко вдохнул. Он явно считал недостойным в таких условиях объяснять суть своих исследований такому болвану, как этот офицер полиции. Он посмотрел на него и ответил безразличным тоном:

— Палеонтология мозга изучает соотношение между размером, структурой и степенью эволюции мозговых полушарий. Вы понимаете?

— Я думаю, что мой мозг достаточно развит, — согласно кивнул лейтенант Коммерсон.

Серван не уловил искры юмора, юмор, — что верно, то верно, не входил в число понятий, которые он воспринимал.

— Но я сомневаюсь, что ваш мозг может оценить выводы, вытекающие из моих исследований.

Молодой офицер полиции немного обиделся, а комиссар Руссель перехватил эстафету. Нужно было отстранить мелочное личное самолюбие, чтобы любой ценой не утратить контакт.

— Вы имеете в виду последствия в биологическом смысле?

— Не только. Я опираюсь на духовное осознание. Видите ли, этот… криз, который вы сейчас вызвали… стал для меня источником настоящего ослепления. Я понял в эту минуту, что я владею ключом к достижению глобального и окончательного познания человека.

— Что же это за ключ? — спросил Коммерсон, явно заинтересовавшись.

— Генетика! Генетика разрешит все вопросы, которые мы задаем себе о человеке и его эволюции. И хотя я столкнулся с враждебным отношением большей части научного сообщества, и даже с настоящим бойкотом, если судить по назначению Эмбер на пост, который по праву заслуживал я, знаю, что теперь я на подступах к решающему открытию.

Полицейские быстро переглянулись. При внешнем спокойствии Сервана его речи обнаруживали признаки того, с чем они часто встречаются, когда имеют дело с параноиками и страдающими манией величия.

— Что вы подразумеваете под «решающим открытием»? — спросил комиссар Руссель.

Серван ответил не сразу. Он окинул своих собеседников пренебрежительным взглядом и самодовольно улыбнулся. Тем не менее его пристальный взгляд и сбивчивая речь выдавали его все возрастающую нервозность и то, что его психика подверглась сильному потрясению.

— Я вижу, вы принимаете меня за сумасшедшего, но, заверяю вас, все, что я вам говорю, — чистая правда.

— Мы охотно вам верим, — сказал комиссар. — Ноя не совсем понимаю, к чему вы клоните.

— Но это совсем просто, — начал Серван, буквально впиваясь в них взглядом. — То, что генетика поможет создать, станет завершением эволюции в ее окончательном понимании: сверхчеловек. Сверхчеловек как конкретизация божественного процесса, как решающее проявление его всесилия. Сверхчеловек всеведущий наподобие своего Создателя! — Это пророчество встречено было глухим молчанием. Но Серван на этом не остановился: — Благодаря генетике мы сможем изменить механизмы эволюции, потом увеличить их силу. Все в наших генах, понимаете? Это материальные источники нашего сознания, нашей памяти и знаний. Вот что я испытал в своем теле во время этого криза. Я только сейчас достиг состояния предельной ясности сознания, что есть признак человека в высшей стадии развития. Ген — это ценное средоточие, в котором происходит вся эволюция. Да, эволюционный процесс во всей своей полноте. И благодаря мне мы ускорим этот процесс с невообразимой быстротой. Способности мозга будут увеличены в тысячу, в миллион раз! Поймите меня правильно: раскрытие генетического потенциала завершено. Я буду создавать гениев по заказу. И все то, что Бог задумал для человека, предстоит реализовать мне, Франсуа Сервану.

Снова наступило молчание. Ученый смотрел на полицейских с надменным видом беспредельного превосходства. Комиссар Руссель выдохнул последний завиток дыма и, нахмурившись, притушил сигарету. Лейтенант Коммерсон знал, что означает этот жест; еще один полоумный, из него ничего не выудишь.

— Спасибо, профессор, — проговорил комиссар. — Если вы нам потребуетесь еще, мы вас пригласим.

Серван высокопарным тоном произнес;

— «Изменение тел в свете и света в теле полностью соответствует законам Природы, потому что Природа будет восхищена трансмутацией».

— Исаак Ньютон… — сказал лейтенант Коммерсон.

Комиссар Руссель взглянул на своего подчиненного с удивлением, в котором сквозило уважение. Профессор Серван кивком подтвердил слова лейтенанта и с достоинством покинул кабинет.

А в это время профессор Эрик Годовски обратился к мадам Жаклин Дюмулен с просьбой поработать в архивах. Он провел весь день в читальном зале Центральной библиотеки, просматривая каталожные карточки и регистрационные формуляры. В сильном волнении он возвратил документы библиотекарше в 17 часов 30 минут.

Нервозность профессора Годовски была вызвана, возможно, петицией, которая уже два дня ходила по лабораториям, требовавшей временного приостановления в «Мюзеуме» деятельности комиссий и консультативных советов до тех пор, пока не будет завершено судебное следствие. Мотивы этого были не совсем ясны, но кажется, что некоторые ученые воспользовались суматохой, вызванной недавними событиями, чтобы свести старые счеты и потребовать увольнения тех лиц, которые якобы вредят нормальной работе института. Судя по всему, Эрик Годовски фигурировал в этом списке первым. Яростные споры сталкивали лбами хулителей и защитников, число и тех, и других все росло. Группа ученых из разных отделов сплотилась, чтобы оказать твердую поддержку Годовски и его выступлению, пронизанному интеллектуальной честностью и уважением к светскому мировоззрению.

Тайные шушуканья уступили место настоящим баталиям, подкрепленным различными аргументами, достигнув высшей стадии в виде более или менее прямых обвинений. Теперь в коридорах слышались крики и угрозы, и не раз чуть было не дошло до того, чтобы некоторые известные ученые «Мюзеума» сцепились, припомнив старую интеллектуальную вражду или старые неприязненные отношения, связанные и с темными историями полученных незаконным путем кредитов.

В этой ядовитой атмосфере лишь немногие оказались среди тех, кто сохранил голову холодной и уклонялся от всяческих комментариев. Воспользуемся случаем, чтобы отдать дань уважения профессору Флорю, который из высокого окна своей лаборатории в бинокль наблюдал за этой борьбой всех со всеми. В связи с этим он обнаружил свои проницательность и прозорливость в психоанализе, которые, пожалуй, не осудил бы сам Чарлз Дарвин.

Отец Маньяни, склонившись над блокнотами Тейяра де Шардена, осторожно пальцем листал страницы.

— Вы говорите, Леопольдина, что эти блокноты были присланы с чемоданом, а чемодан исчез? Это очень прискорбно…

— Для кого именно, святой отец?

В смятении после последнего разговора с Иоганном Кирхером, Леопольдина чувствовала потребность разобраться наконец с этими блокнотами. Отец Маньяни согласился высказать свое мнение.

Скрестив руки и чуть откинувшись на спинку стула, он глубоко задумался, созерцая потолок мансарды, в которой Леопольдина собрала все документы.

— Досадный случай для всех. И прежде всего для Церкви. Видите ли, Леопольдина, — продолжил он, разделяя каждое слово, как бы тщательно взвешивая их, — отец Тейяр де Шарден остается во многом личностью сложной для Римской курии. Тейяр был так убежден в существовании Бога, что никакие научные открытия, казалось, не смогли бы поколебать его веру. И тем не менее создается впечатление, что не все слуги нашего Господа, пожалуй, верили в его замыслы.