— Что вы хотите этим сказать? — спросила Леопольдина, все более заинтересовываясь.

— А то, что Тейяр де Шарден был настолько поглощен своими поисками, что в конце концов породил вокруг себя больше душевного смятения, чем мира. А ведь Церковь не любит смуты; тем более что в ту пору она еще была креационистской. И тогда она отправила Тейяра де Шардена в изгнание, в Китай. Как примерный иезуит, уважающий вышестоящих, он повиновался. Но после его смерти в пятьдесят пятом году появление его религиозных сочинений спровоцировало настоящую революцию. Представьте себе, Леопольдина: он не только полностью признавал теорию эволюции, но еще к тому же преуменьшал понятие Зла! В его глазах Зло — всего лишь следствие эволюции, а не первопричина несчастья людей!

И так как молодая женщина, казалось, не осмыслила важности этих теологических тон костей, отец Маньяни поднял брови, чтобы лучше подчеркнуть очевидное.

— Если Зла не существует, Леопольдина, зачем бы тогда Господь послал к нам Своего Сына? Чтобы искупить какие ошибки? Выходит, Его Жертва была напрасной? Значит, все доктрины Церкви надо пересмотреть! По Тейяру, не было первородного грехопадения, не было искупления. Христос — завершение эволюции. Он в каждом из нас, Он повсюду. Тогда Церковь теряет смысл своего существования… В пятидесятые годы этот новаторский демарш радикально изменил взгляд верующих на веру. Наконец они могли знать, а не слепо верить! Наука становилась вектором знания и освобождения, в том числе и для верующих. Хотела она или нет, но католическая Церковь вынуждена была признать, что с середины двадцатого века она перестает утрачивать свое влияние. Многие из числа самых ярых консерваторов возложили вину за это на Тейяра де Шардена и так и не простили его. Они говорят также, что его исследования о происхождении человека оборвали связь человечества с Богом. Они утверждают даже, что к концу жизни Тейяр де Шарден подался в своего рода примитивный пантеизм.

— Но ведь он остался верен католической Церкви…

— Конечно. Но, видите ли, если католическая Церковь любит своих святых, она недоверчиво относится к тем, кого считает мистиками. Все святые известны как таковые, и они «под контролем». Мистики, они непредсказуемы. Сама их вера делает их очень опасными в глазах церковных властей.

— В некотором роде они еретики… — вслух подумала Леопольдина.

Отец Маньяни дрожащей рукой листал блокнот.

— Еретики… Может, это слишком сильное определение… Люди, которые ставят под сомнение установленный порядок, так будет вернее. Если бы эти блокноты были опубликованы… Я не знаю, что сказать… То, что вы извлекли на свет, — настоящая бомба. Потому что, если вы говорите верно, если в этом чемодане и правда находятся останки синантропа…

Отец Маньяни выпрямился, стиснул руки и замолчал. Леопольдина заметила тогда, что распятие, которое было у него на груди, походило на его черной сутане на золотую рану.

— Я думаю, Леопольдина, что самым разумным будет спрятать эти блокноты. Пойдемте, советую вам положить их в сейф. Вряд ли кому-нибудь придет в голову искать их. А у нас будет время подумать и поискать этот чемодан.

И священник, словно успокаивая, улыбнулся ей. Она согласно кивнула. Действительно, это лучший выход.

Спрятавшись за кленом, лейтенант Вуазен наслаждался лимонным мороженым, о котором так мечтал с самого утра. Поставленный следить за отцом Маньяни, он не терял священника из виду с самого его выхода из гостиницы на улице Амлен и во время поездки на метро, вплоть до его входа на галерею минералогии. Убедившись, что в галерее есть только главный вход и один запасной выход, он сел так, чтобы видеть их оба. Понимая, что день может оказаться длинным, Вуазен купил мороженое и позволил себе маленькую передышку. Обустройство выставки явно в спешном порядке двигалось к завершению: множество людей сновало туда и сюда через главный вход галереи. Полицейский без труда определил представителей службы безопасности, поразительно похожих друг на друга своими безликими костюмами и цепкими взглядами, внимательно следящих за ограждениями, установленными для завтрашнего торжественного открытия. События последних дней усиливали их рвение. Иоганн Кирхер руководил работами с привычным усердием и старался, чтобы пресса, представителей которой было как никогда много, не мешала работе персонала.

Лейтенант Вуазен отметил появление Питера Осмонда, это случилось около 13 часов 15 минут. Палеонтолог шел медленно, устало покачиваясь. Офицер удивился, не увидев поблизости лейтенанта Коммерсона: он не мог знать, что его напарник долго томился в ожидании перед гостиницей американца, а потом отправился в полицейский комиссариат Мобер допрашивать профессора Сервана. Вуазен приготовился к долгому и томительному наблюдению, как вдруг увидел, что ровно в 13 часов 18 минут этот самый Питер Осмонд вышел, теперь уже твердым шагом, и направился в сторону улицы Бюффон. Его удивление еще больше возросло, когда минуты через две показался отец Маньяни и тоже бодро пошел в ту же сторону, что и его коллега.

Потом к удивлению Вуазена примешалось некоторое возбуждение, когда он определил, что за предмет вытащил из кармана отец Маньяни.

Питер Осмонд оставил справа выгребную яму, где несколько часов назад обнаружили останки Лоранс Эмбер, чего он, конечно, не знал, и направился к бульдозерам, которые стояли на строительной площадке. Таким странным могло бы показаться, что вопреки ужасной нехватке места, от которой страдали ученые, «Мюзеум» имел участки, пустующие с XVIII века. Кредиты, недавно выделенные благодаря неизвестно какому министерскому решению, позволили наконец освоить их, и было решено сразу же приступить к работе, чтобы избежать какой-нибудь отмены этого подарка судьбы — опасности явной, поскольку выделенных денег оказалось недостаточно и строительство то и дело замирало.

Питеру Осмонду на это было наплевать: у него здесь была назначена встреча. Но место, отдаленное от основных зданий, было абсолютно пустынно. Американец прошел еще сотню шагов. Небо было низкое, и вороны каркали на дереве, листья которого уже начинали краснеть. Идеальное место, чтобы поговорить тайно, с глазу на глаз. Деятельность полиции и журналистов сосредоточена вокруг Ботанического сада. Здесь можно поговорить спокойно, вдали от нескромных ушей.

Осмонд обошел бульдозер и увидел нечто вроде широкой траншеи, предназначенной, возможно, для канализации.

И именно в тот момент, когда он понял, что это — его собственная могила, сильный удар неожиданно обрушился ему на голову.

Сначала Осмонд услышал грохот, потом большой пласт земли упал на его ноги. Он открыл один глаз и увидел, как огромный лемех механической лопаты постепенно закрывает горизонт, толкая землю в траншею. Осмонд попытался приподняться, но не смог даже шевельнуться. Хотел загородиться рукой, но та отказывалась повиноваться. Тогда, поняв замысел убийцы и то, что не сможет противостоять ему, Питер закрыл глаза и смиренно приготовился умирать. Его единственным желанием было, чтобы все кончилось быстро и без особой боли.

Но смерть не пришла.

События, как их описал своему начальнику лейтенант Вуазен, разворачивались таким образом: он последовал за отцом Маньяни, метрах в пятидесяти от него, но потерял его из виду неподалеку от лаборатории профессора Годовски. Не зная, куда двигаться дальше, он повернул налево, осторожно поднялся к столовой, никого не увидев, продолжил путь и решил пойти к выгребной яме. Он заглянул в нее, несмотря на отвратительный запах, и тут услышал рокот мотора. Ориентируясь на шум, он вышел на строительную площадку: рядом с бульдозером, мотор которого работал на полную мощность, с полицейской дубинкой в руке стоял, склонившись к земле, отец Маньяни. Заметив полицейского, он спрятал дубинку в карман и знаком подозвал его. Лейтенант поспешил к нему и увидел Питера Осмонда, который лежал в траншее, наполовину засыпанный землей, но живой. Вместе с отцом Маньяни Вуазен помог ему выбраться.