— Пойдемте, выпейте что-нибудь горячее. Вам станет легче.
Леопольдина толкнула дверь своей квартиры. Было бы слишком жестоко оставить американца одного в парижской ночи. Она усадила его в комнате, а Тит тем временем мяуканьем выражал свое недовольство ее опозданием. Возвращение к мелким домашним заботам было, в конце концов, лучшим способом немного отрешиться от ужасных событий, которые они пережили за последние дни.
— Хотите кофе?
— А у тебя не найдется немного виски? — спросил Осмонд. — Мне, думаю, необходимо… немного подзавести мой механизм.
— Тонизирующий напиток? Сейчас.
Леопольдина порылась в шкафчике и достала бутылку рома. Этого было бы вполне достаточно, чтобы прогнать заботы, как говорил Алекс. Она налила Осмонду на дно стакана, он залпом выпил. Вторую порцию постигла та же участь. Только после третьей порции Осмонд пришел в себя и немного расслабился. Его взгляд все еще был блуждающим, но голова уже работала хорошо. Он начал рассуждать вслух:
— А что за человек, по-твоему, этот Серван?
Леопольдина ненадолго задумалась. Она искала наиболее подходящее определение и нашла только одно:
— Сумасшедший.
И она всем понятным жестом покрутила пальцем у виска.
— Ты видела его лабораторию?
— Да. И до сих пор не могу забыть этот мой визит.
— И на что она похожа?
— Настоящий бордель! Грязь, затхлый воздух, окна побиты, всюду разбросаны книги…
Леопольдина вдруг запнулась: она в эту минуту вспомнила нечто важное… Томик Ньютона! Она забыла его в кабинете профессора Флорю! Завтра надо обязательно его забрать!
А Осмонд продолжил свою мысль:
— А оборудование у него новое?
— Последние модели. Все новехонькое.
— А между тем он не финансируется «Мюзеумом», как сказал мне… Тогда откуда у него средства?
— От частных институтов, я полагаю…
— Да, но от каких? Я хотел бы также узнать о роли компании «Оливер» в Научном обществе…
— У вас уже есть какие-то мысли по этому поводу?
— Да, но мне нужно подтверждение. Я хотел бы, чтобы завтра утром ты нанесла визит руководителям «Оливера», чтобы официально узнать их мотивации. Если Тоби Паркер вложил деньги в это Общество, то у него были основания.
Леопольдина подняла брови.
— Но как я должна буду объяснить им свой визит?
— Well… Ты хранительница «Мюзеума» и готовишь докладную записку о спонсорстве науки. Когда речь заходит о том, что о них заговорят, дарители никогда не говорят «нет». Но избегай упоминать мое имя, это может настропалить… нет, насторожить их!
Леопольдина улыбнулась, отхлебнула глоток чаю, который она приготовила для себя.
— Я попробую добиться встречи, но боюсь столкнуться с теми же трудностями, что и с Серваном.
— Поверь мне, — сказал Осмонд, опустошая очередной стакан рома. — Эти большие компании нуждаются в связях и никогда не упускают случая. Все пройдет хорошо.
Леопольдина покачала головой, потом нахмурилась, словно воспоминание о встрече с Серваном покоробило ее.
— Но я хотела спросить вас вот о чем: над чем он работает, этот Серван? Никто ведь не принимает его всерьез.
— О, он изучает размеры мозга… Старый миф. Еще расистские теоретики девятнадцатого века считали, что существует связь между величиной мозга и интеллектом человека. Не говоря уже об опытах нацистов… Но все эти глупости уже давно отвергнуты. Что он надеется доказать?
— Генетическое подтверждение социальной иерархии? — рискнула предположить Леопольдина, которая теперь сидела на полу, упершись подбородком в колени.
— Доказать, что некоторые созданы для того, чтобы повелевать, а другие — подчиняться… Снова старая история… С тех пор как Дарвин высказал свои мысли о естественной селекции, ученые захотели воспользоваться ими, чтобы применить к человеческому обществу. К примеру, его собственный племянник, Франсис Гальтон,[57] ратовал за селекцию людей согласно их биологическим способностям. И даже в двадцатом веке лауреат Нобелевской премии по медицине Макфарлен Бернет[58] считал, что преступность обусловлена генетически и нужно заблаговременно изолировать всех тех, кто рискует стать преступником.
— Но это чудовищно! И ему дали Нобелевскую премию?
— Да… Поначалу люди такого толка действительно занимаются наукой. Но стоит им получить Нобелевскую премию, как они ударяются в философию. И тогда…
Осмонд широко развел руки, как бы очерчивая пределы глупости в ее бесконечной глубине.
— Но ведь вы, Питер, тоже философ… Когда вы выступаете против этих креационистов в Соединенных Штатах, вы должны им противопоставить философские аргументы.
— Скорее, псевдофилософские… — вздохнул Осмонд, окончательно завладевая бутылкой рома. — Но верно, ты права, наука не может обойтись без метафизических рассуждений. — Он снова наполнил стакан и теперь смаковал напиток. — Если хочешь знать мое мнение, то в деле, которое касается нас, мы целиком увязли в философии. Или, если быть более точным, в бреде человека, который считает себя философом…
— Выдумаете…
— Взгляни на факты: Хо Ван Ксан, Мишель Делма, Доране Эмбер — все трое ученые, но и все трое — верующие. Это не случайное совпадение.
— А Анита Эльбер? А Алан?
— Здесь у меня пока нет ответа. Но я убежден, искать надо в сфере метафизического спора, который кончился плохо. Или же…
— Или?
Леопольдина внимательно слушала Питера Осмонда. Тусклый свет лампы под абажуром освещал лицо американца в этом мистическом полумраке.
— Спора на религиозной почве.
Леопольдина глубоко задумалась над этими словами. Черт возьми, все-таки Франция двадцать первого века… Уже не убивают больше во имя Бога… Во всяком случае, в «Мюзеуме»… Она отказывалась верить в это… И все же… Все случилось так, словно под эгидой учреждения, где царит порядок, где соблюдаются самые строгие правила научных исследований, развертывалась какая-то подпольная жизнь, тревожная, наполненная демонами и странными идеями…
— Подпольная жизнь, — пробормотана она.
Осмонд взглянул на нее:
— Что ты хочешь сказать?
— «Подпольная жизнь»… почему?
Питер рывком вскочил. Истинный ученый, эмпирик вдруг взял верх над человеком, подавленным обуревающими его сомнениями.
— Леопольдина, вот, может быть, ответ на наши вопросы! Все было перед нами, достаточно было посмотреть!
Она недоуменно широко открыла глаза. Какая муха его укусила?
— Подвалы! Ведь в «Мюзеуме» много подвалов, разве не так?
Потерев рукой подбородок, Леопольдина обдумывала его слова.
— Действительно. Кажется, в начале восьмидесятых годов, когда строили Зоологический музей, вскрыли какие-то галереи под эспланадой. Но это подземное сплетение — как спрут, там легко затеряться. В тридцатых годах там обнаружили труп одного ученого, Виктора Жакмона,[59] умершего в незапамятные времена.
— Как это могло случиться?
— Виктор Жакмон умер во время миссии в Бомбей в тысяча восемьсот тридцать втором году. Его тело было перевезено в ящике в «Мюзеум» в тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Ящик, как это часто случается, где-то поставили и забыли о нем… а потом случайно обнаружили через пятьдесят лет. Жакмон был предан земле под Большой галереей, с почестями.
Потрясенный Питер Осмонд слушал, как молодая женщина объясняет это невероятное событие как нечто вполне естественное. Ох уж эти французы… Они могут потерять свои штаны, и это их не покоробит… настолько они ни во что не ставят собственный престиж. Но Осмонд отмел эти очень ненаучные антропологические размышления.
— Надо посмотреть планы «Мюзеума» времени сооружения Зоологического музея. Ты можешь достать их? Прямо сейчас?
Как обычно бывало у Осмонда, все должно было свершаться в минуту. Но Леопольдине не нравилось, что ею так командуют. Она встала и умиротворяюще махнула рукой:
