Юноши Но мы не успели постареть, и хоть Нам ты вывороти своей души карман со словами! Лирик А зачем Вы унесли свою плоть И сами Заложили ее в ломбарде?! Я не кий, чтобы вами, Как шарами, Играть на огромном городском биллиарде. Смотрите, Вот вы стоите Огромной толпой, Толпой огромною очень, А я вас бью, и никто, с кошачьей головой, Не бросит ответно мне сто пощечин. Смотрите, Вот вы стоите, А воздух нищий, Как зеркало, и в нем отображено Каркающее, летящее кладбище, — Разве не похоже на вас оно? (Растет.)
Разбиваете скрижали и кусками скрижалей Выкладывайте в уборных на площади полы! Смотрите, вас заботы щипцами зажали, И вы дымитесь, клубясь, как сигара средь мглы. Из ваших поцелуев и из ласк протертых Я сошью себе прочный резиновый плащ И пойду кипятить в семиэтажных ретортах Перекиси страсти и цианистый плач. Чу! Город захохочет из каменного стула, Бросить плевки газовых фонарей, Из подъездов заструятся на рельсы гула Женщины и писки детей. А вдруг это не писки, а мои мысли, задрав рубашонки, Шмыгают судорожно трамваем меж. Они привыкли играть с черепахой конной конки, А вместо матраца подкладывать мятеж Огненный, как небоплешь. Еще растет. Показывается наряд Армии Безопасности, окружающий лирика. У лирика трескается голова, и думы выползают, как сок из котлеты. Лирик ловит у себя на ноге мотор, который кусал его. Предметы собираются и слушают его. Аэропланы птичьей стаей кружатся около его головы: некоторые, более доверчивые, садятся на его голову. Толпа моторов собирается у ног. Из небоскребов выползают комоды, кровати, динамомашины. Несколько вывесок и крыш аплодируют говорящему. Юноши недовольно слушают. Лирик нагибается и прикуривает сигару о фонарь. Вы думаете, я пророк и стану вас учить, Как жить И любить, Как быть К силе ближе?! Да из вас можно только плети ссучить И бить Плетьми вас самих же. Вы все глупые, как критики, вы умеете только Выставляться картинами на вернисаже, Чтоб приходили женщины с мужьями, садились за столик И вас покупали на распродаже; И, даже Повешенные в спальне, боитесь вылезть из рамы, И у вас хватает Трусости смотреть, Как около вас выползают Из юбок грудастые дамы, Перед тем, как ночную рубашку надеть! А вы висите смирно Вместо того, чтоб вскочить и напасть На лежачую И прямо В лицо ее жирное Швырнуть, как милость, беззрячую И колючую страсть. Измять, изнасиловать, проглотить ее, — Торопливую служанку прихоти! — Ну, чего вы развесили глупцо свое, Точно манекены из резины При выходе Из магазина?! (Опирается на каланчу.) Это мне было скучно, и потому Я с вами Болтал строками Веселыми, А теперь я пойду ворошить шатучую тьму, В небоскребные окна швыряться глазами Голыми. Это я притворялся, чтоб мои пустяки Жонглировали перед вами, а вы думаете, что это откровенья! Посмотрите, у меня уже только четыре руки, Но зато солидные, как мои мученья. А эта женщина боится пойти со мной, У нее такое хилое тело, с головы до пяток, Ей кажется, что она влезет в меня с головой, А я проглочу женщин еще десяток. Поэт-академик (Торжественно, пророчески и задушевно) Благословляю разрушителя! Ты — пуля, молния, стрела! Но за меня, за охранителя Святынь людских, — и тьма, и мгла. Пусть нá-душу твою покатую, Как крыша, каплет солнца дождь. С тобой сражусь, клянусь Гекатою, Я, книг и манускриптов вождь. Ты — с дикой силой авиации Меня разишь, свиреп и дик, Но тайной чарой стилизации Я трижды изменяю лик. Ты — резкой дланью электричества Проникнешь ли в глухой альков, Где панцирь моего владычества — Святая пыль святых веков; Где, как вассал пред королевою, Склоняюсь я в венке из звезд, Где сатане творю я левою, А правою — могучий крест, Где, кудри русые иль черные На седину переменив, Найду в листах мечтой упорною Я Пушкинский иероглиф. Дано судьбою мне печаль нести И песнь с востока на закат. Над башнею оригинальности Мое лицо, как циферблат. И ты, кто родствен с бурей, с птицами, Следи зрачками вещих глаз, Как на часах в ночи ресницами Я укажу мой смертный час. Лирик Бросайтесь в Ниагару потому, что это обыкновенно, Потому, что ступенится площадь домами. Вы слышите: из-за угла воет надменно Огромный аэро с кометистыми хвостами. Громоздится вскрик у руля высоты, Спрыгивает похоть в экстазе, У нее моторы прыгают в каждой фразе, Она оплевывает романтику и цветы. И в ее громоздкий живот запрячусь я на ночь, Что уррра с новой мощью поутру кричать. А нас каждого зовут Иван Иваныч, И у каждого на глазу бельмится мать. Вы умеете только говорить по телефону, А никто не попробует по телефону ездить, Обмотайтесь, как шарфом, моим гаерским стоном. Вы, умеющие любовниц только напоказ созвездить! |