16 августа 1933
1933. № 233 (4258), 31 авг. С. 19.
В Собрании сочинений — под загл. “Стихи о Харбине” (I, 137–138).
ДЕД ПОНУЖАЙ
1919-20 — 1934-35
Эшелоны, эшелоны… перегоны…
Далеко по рельсам не уйти:
Замерзали красные вагоны
По всему сибирскому пути.
В это время он и объявился,
Тихо вышел из таежных недр.
Перед ним, богатырем, склонился
Даже гордый забайкальский кедр.
Замелькал, как старичок прохожий,
То в пути, то около огней.
Не Мороз ли, дедка краснорожий,
Зашагал у воткинских саней.
То суров, то ласков, то безумен,
Вместе с нами ходит на врага…
Может быть, он колдовской игумен.
Не напела ль дедушку тайга?
Стар и сед, а силы на медведя, —
Не уходят из железных рук!..
То идет, то на лошадке едет,
Пар клубится облаком вокруг.
Выбьешься из силы — он уж рядом:
Проскрипит пимами, подойдет,
Поглядит шальным косматым взглядом
И за шиворот тебя встряхнет.
И растает в воздухе морозном,
Только кедр качается, велик…
Может быть, в бреду сыпнотифозном
Нам тогда привиделся старик.
А уж он перед другим отрядом,
Где-нибудь далёко впереди…
То обходит, то шагает рядом,
Медный крест сияет на груди.
Рукавицей бьет о рукавицу,
Ох, бывал таежный человек!..
Если вьюга хлесткая озлится, —
Вынюхает, высмотрит ночлег!
— Кто ты, дедка? Мы тебя не знаем,
Ты мелькаешь всюду и везде…
— “Прозываюсь, парень, Понужаем,
Пособляю русскому в беде!
С вами я связался не случайно, —
Пособляю выбраться скорей”…
И в глазах его сияла тайна
Наших сказочных богатырей.
Да, до сердца, сердце обнажая,
Этот взор прожег каленый след,
И о взоре деда Понужая
Вспоминаем через столько лет.
* В эту ночь нацедимте в бокалы *
В эту ночь нацедимте в бокалы
Нашей горькой памяти вино:
Слаще меда, крепче водки пьяной
Опьянит соратников оно!
Догоняют, настигают, наседают,
Не дают нам отдыха враги,
И метель серебряно-седая
Засыпает нас среди тайги.
Нам ночлег под кровом не обещан,
У костров ложимся на тропе…
Как прекрасно позабытый Ещин
Эти ночи страшные воспел.
Бороды в сосули превращались,
В градуснике замерзала ртуть,
Но, полузамерзшие, бросались
На пересекающего путь!
Брали села, станции набегом,
Час в тепле, а через час — поход.
“Жгучий спирт мы разводили снегом,
Чтобы чокнуться под Новый год!”
И опять винтовку заряжая,
Шел солдат дорогой ледяной…
Смертная истома Понужая,
Старика с седою бородой.
Эшелоны, эшелоны… перегоны,
А возок таежный снаряжай!..
Вымерли и вымерзли вагоны,
Зашагал по чащам Понужай.
6 декабря 1934
1935. № 1 (4702), 1 янв. С. 6.
В Собр. соч. под загл. “Понужай” (I, 132–134). Ст-ние приурочено к годовщине Великого Сибирского Ледяного похода — отступления Восточного фронта армии адмирала Колчака на восток.
РАССКАЗЫ
Домик над бухтой
Эмигрантское
Из казармы, полуразрушенной снарядом с японского крейсера и покинутой солдатами народной армии, ушедшими в сопки и разбежавшимися, Петровский перетащил тяжелые железные кровати и стал устраиваться. Он выбрал для жилья маленький офицерский флигель, застеклил окна в двух комнатах и поправил плиту.
В первой, маленькой, поселился он сам, вторую же, побольше, отдал старой генеральше, жене своего комполка, которую он, вместе с ее десятилетней дочкой, в полуразбитой крушением санитарной теплушке, через тиф и большевиков, — дотащил до Владивостока.
Домик стоял на горе, под ним голубела бухта, а за ней и над нею, поднимался на сопках прекрасный большой город.
Дни были страшные и кровавые.
Огромные иностранные корабли чернели на бухте, как крокодилы в болоте, лениво дымили трубами, и на бортах их матросы говорили на всех языках, от японского и филиппинского до французского.
Генеральша нищенствовала, продавала вещи, которые сумела вывезти, и должала лавочникам-китайцам. Делать она ничего не умела и не хотела, и в комнате ее было не подметено, а от тазика, стоявшего под кроватью, дурно пахло.
Петровский ловил рыбу и кормил женщин.
Брала камбала, ленивая, как ладонь широкая, одноглазая, остро и неприятно пахнувшая. Ловилась и скумбрия, но лучше всего брала морская красноперка, похожая на нашу плотву.
Из красноперки делали котлеты.
Генеральша чистить рыбу не могла: нервы не выдерживали острого рыбьего запаху.
Она пила кофе из великолепного кофейника, единственной вещи, с которой она не могла расстаться. Пила раз семь в день, немилосердно разбавляя кофе водой, угощала Петровского и за жидким пойлом своим становилась разговорчивой, вспоминая Петроград и кутежи с шампанским.
Худенькая Верочка бегала к лавочнику-китайцу, выпрашивая в долг масло и керосин. Раз, придя в лавку, Петровский увидел, как китаец-приказчик мял девочку в углу лавки.
Матери об этом Петровский не сказал: ни к чему!..
Свистнул только:
— Девкой будет!
Вечерами садились на крылечко и смотрели на бухту, на огни города, на зеленые и красные сигнальные фонарики на бортах и мачтах крейсеров.