СЕСТРИЧКА Ты просто девочка ломака, Тебя испортила Сморгонь. Штабная моль, дрожа от смака, Прошепелявила: «Огонь!» И смотрит щуристо и падко, Как воробей на мирабель, А мне почудилась лампадка, И тишина, и колыбель. Ведь я поэт, и глаз мой — лупа, Я чуял мглу твоей тюрьмы, Но как бы взвизгнула халупа, Услышав: бойтесь сулемы! И вот угрюмо от драбанта Я узнаю твою судьбу. Как ты страшна была без банта В сосною пахнувшем гробу! Но отпою без слезотечи Тебя, уснувшее дитя, Зане завеяли предтечи Иных людей, идущих мстя. И образ твой любовно вытку Из самой синей синевы, А те, кто вел тебя на пытку… — Эй, вы! ПЕРЕД КАЗНЬЮ Моя душа — на цыпочках. И нечто Поет об изумительном, большом И удаленном в бесконечность… Речь та — Как контур, сделанный карандашом. Прикосновенье вечного — интимно, И может быть, задумчивость моя В туманности светящейся и дымной — Летящее, оторванное Я. Вот облако, похожее на ветер, Вот облако, похожее на взрыв… Сегодня глаз прозорливо отметил На всем следы таинственной игры. Но это — миг, и он — свивает свиток. Сконфуженный, я пудрю складки лба. К чему они одной из тех улиток, Которые под тяжестью горба? СПУТНИЦА На степных просторах смерть кочует, Как и мы, бездомные скитальцы, На траве желтеющей ночует. Над костром отогревает пальцы. На степовьях уберечь красу как? Старый саван вытерт о заплечья. Полиняла щеристая сука — Сумрачная ярость человечья. Смерть! когда же от дымящих зарев Ты поднимешь к небу глаз безвекий: — Выполнен приказ твой государев — Нет живого, тлеют человеки. А пока, кочующая с нами, Ледени морозом воздух ковкий, Волочи истрепанное знамя, Заряжай солдатские винтовки. БУРЖУАЗКА Вы девочка, вы барышня и мисс, Сегодня всё опять расскажет папе, Ведь вы опять пошли на компромисс, Опять поэт в широкополой шляпе! Рара на рынке понижает рубль И вас, мой перл, оберегает строго, Он думает, что я угрюм и груб, Что я апаш, что я не верю в Бога. Оп прав, отец. Он говорит, что я, Смеясь, прошел сквозь многие мытарства… Вы нежите, вы дразните меня Изнеженным и развращенным барством. И я сломаю вашу чистоту, И ваши плечи, худенькие плечи Моей любви поднимут тяготу И понесут ее сквозь жизнь далече. И знаете, я — крошечная моль, Которой кто-то дал искусство видеть, Я причиню вам яростную боль И научу молчать и ненавидеть. МОНГОЛ Желтым ногтем согнутого пальца Давит вшей. «Вошь не волк. От них моя не свалится…» И скребет бычачий выгиб шеи. На сосках — клочьё блестящей шерсти, Клетка ребер ширится, дыша, Из косых растянутых отверстий Черных глаз — глядит душа. Маленькая, юркая, с упругой Скользко-хлопотливой хитрецой. Он ручной, но все-таки зверюга, А лицо! Трехтысячелетние уроки В смехозыби крошечных морщин: Неприлична (слово знает сроки) Откровенность гордости мужчин. Но он что-то понимает всё же И, сгибаясь, бронзово-нагой, Говорит интимнее и строже: «Капитана, русские шанго». РАНЕНЫЙ Шел, пробираясь чащей, Хрустя и ломая — лез, А ветер, дракон рычащий, Взлетел опрокинуть лес. Упал, захлебнувшись потом, Не в силах тоски сломать. На миг, шелестя капотом, Прошла перед павшим мать. А лес зашумел не глуше, Был прежним осенний лес. И заяц, наставив уши, На кочку картинкой влез. ИЗГНАНИЕ Дымно розовеющее море Ласковой сквозит голубизной… Думаю о русском — о поморе, О Москве узорчато-резной. Что мне эта ласковость морская И с горы упавшая тропа, Если всё ж душа моя — тверская, Как у предка, сельского попа. Ходить, смотришь сумрачно и люто, Всё на шее обруч хомута! — То ли дело нашего Безпута Синяя студень и омута. |
