ПЕРЕД ВЕСНОЙ На снегу голубые тени Приближающейся весны, Как узор неземных растений, Изумительно сплетены. В ледяном решете капели — Переклик воробьиных нот… Скажет бабушка: «Как в апреле!», Перекрестится и вздохнет. Нежность грезится даже старым — В бриллиантовой дымке слез… «Мой покойник с дружком-гусаром Из поместья меня увез. Мы коней без дороги гнали, Ветер рвался, лицо кусал, Как татарин, свистал над нами, Бил коней молодец-гусар! Сердце девичье птицей билось, В голове-то и шум, и гром… Это в марте, сынок, случилось, В восемьсот шестьдесят втором…» ПЯТЬ РУКОПОЖАТИЙ
Ты пришел ко мне проститься. Обнял. Заглянул в глаза, сказал: «Пора!» В наше время в возрасте подобном Ехали кадеты в юнкера. Но не в Константиновское, милый, Едешь ты. Великий океан Тысячами простирает мили До лесов Канады, до полян В тех лесах, до города большого, Где — окончен университет! — Потеряем мальчика родного В иностранце двадцати трех лет. Кто осудит? Вологдам и Бийскам Верность сердца стоит ли хранить?.. Даже думать станешь по-английски, По-чужому плакать и любить. Мы — не то! Куда б не выгружала Буря волчью костромскую рать — Всё же нас и Дурову, пожалуй, В англичан не выдрессировать. Пять рукопожатий за неделю, Разлетится столько юных стай!.. …Мы — умрем, а молодняк поделят Франция, Америка, Китай. ГОЛОД Удушье смрада в памяти не смыл Веселый запах выпавшего снега, По улице тянулись две тесьмы, Две колеи: проехала телега. И из нее окоченевших рук, Обглоданных — несъеденными — псами, Тянулись сучья… Мыкался вокруг Мужик с обледенелыми усами. Американец поглядел в упор: У мужика под латаным тулупом Топорщился и оседал топор Тяжелым обличающим уступом. У черных изб солома снята с крыш, Черта дороги вытянулась в нитку. И девочка, похожая на мышь, Скользнула, пискнув, в черную калитку. ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ Мы — вежливы. Вы попросили спичку И протянули черный портсигар, И вот огонь — условие приличья — Из зажигалки надо высекать. Дымок повис сиреневою ветвью. Беседуем, сближая мирно лбы, Но встреча та — скости десятилетье! — Огня иного требовала бы… Схватились бы, коль пеши, за наганы, Срубились бы верхами, на скаку… Он позвонил. Китайцу: «Мне нарзану!» Прищурился. «И рюмку коньяку…» Вагон стучит, ковровый пол качая, Вопит гудка басовая струна. Я превосходно вижу: ты скучаешь, И скука, парень, общая у нас. Пусть мы враги — друг другу мы не чужды, Как чужд обоим этот сонный быт. И непонятно, право, почему ж ты Несешь ярмо совсем иной судьбы? Мы вспоминаем прошлое беззлобно. Как музыку. Запело и ожгло… Мы не равны, но всё же мы подобны, Как треугольники при равенстве углов. Обоих нас качала непогода. Обоих нас в ночи будил рожок… Мы — дети восемнадцатого года, Тридцатый год. Мы прошлое, дружок!.. Что сетовать! Всему проходят сроки, Исчезнуть, кануть каждый обряжен, Ты в чистку попадешь в Владивостоке, Меня бесптичье съест за рубежом. Склонил ресницы, как склоняют знамя, В былых боях изодранный лоскут… «Мне, право, жаль, что вы еще не с нами». Не лгите: с кем? И… выпьем коньяку. ВСТРЕЧА ВТОРАЯ Василий Васильич Казанцев. И огненно вспомнились мне — Усищев протуберансы, Кожанка и цейс на ремне. Ведь это же — бесповоротно, И образ тот, время, не тронь. Василий Васильевич — ротный: «За мной — перебежка — огонь!» «Василий Васильича? Прямо, Вот, видите, стол у окна… Над счетами (согнут упрямо, И лысина, точно луна). Почтенный бухгалтер». Бессильно Шагнул и мгновенно остыл… Поручик Казанцев?.. Василий?.. Но где же твой цейс и усы? Какая-то шутка, насмешка, С ума посходили вы все!.. Казанцев под пулями мешкал Со мной на ирбитском шоссе. Нас дерзкие дни не скосили — Забуду ли пули ожог! — И вдруг шевиотовый, синий, Наполненный скукой мешок. Грознейшей из всех революций Мы пулей ответили: нет! И вдруг этот куцый, кургузый, Уже располневший субъект. Года революции, где вы? Кому ваш грядущий сигнал? — Вам в счетный, так это налево… Он тоже меня не узнал! Смешно! Постарели и вымрем В безлюдьи осеннем, нагом, Но всё же, конторская мымра, — Сам Ленин был нашим врагом! |
