1932. № 63 (3619), 7 марта. С. 3; подпись: “Сеня Смелов”. ШТУРМ ХАРБИНА Защитники — на земляных валах, Но враг подполз и бросился на приступ, И через час борьба кипит в домах, Борьба за пядь, за шаг, за каждый выступ! Но по стенам карабкается враг, Врываясь в окна, гонит нас на крыши, И остановлен отступленья шаг, — Ведь только небо, только небо выше!.. Лишь водное мерцание кругом, Да тишина — безмолвие колодца! И город, опозоренный врагом, На милость победителя сдается. Вода, вода, зеленая вода… Журчание и плеск случайных весел… Надолго ль рок, зловещая беда, В твои объятья бедный город бросил! Плывущий труп глядит в голубизну Пустых небес, откоротав земное. Качаясь, плот со скарбом проскользнул, Напоминая о ковчеге Ноя. Всё тянется теперь к сухим клочкам Земли, рекой у города отнятой, Но нет конца напору и скачкам Стихии яростной и необъятной. И вот за кровли уцепилась жизнь Рукой, сведенной судорогой горя. Пусть гнется цинк, но ты виси, дрожи, И знай одно, что под тобою — море! Глаза детей из окон слуховых, Тряпье на крышах, мокрые матрацы, Но кто из нас к несчастьям не привык, — За жизнь свою мы научились драться! На звонкой кровле примус загудел, — Одна душа уже в спасенье верит! — И чей-то крик несется по воде: — Бог вызволит — река стоит на мере! Сбывает ужас, убывает дрожь, Смелей глаза, осмысленнее взгляды. Спеша на помощь, наша молодежь Организует первые отряды. И снова ночь. Бескрайность тишины И блеск воды под редкими огнями. Прислушиваясь к шепоту волны, Безгласный город терпеливо замер. И спит — не спит. Так побежденный ждет, Ждет, не дыша, надменной мести вражьей. Вода внизу, как часовой, бредет, Мы пленники, и ты, река, — на страже! Нельзя ее движенью не внимать, Внизу — конец, внизу гудит пучина. На кровлях спят… И Бога просит мать За крошку-дочь и за малютку-сына. 1932. № 228 (4053), 21 авг. С. 4. Летом 1932 из-за большого паводка на реке Сунгари в Харбине произошло сильнейшее наводнение, сопровождавшееся эпидемией холеры. Из приложения “Юный читатель Рупора” * Гостил я у старушки, * Гостил я у старушки, У бабушки Яги; Живет в лесу, в избушке, Спина кривей дуги, Весь день не слазит с печки, Ужасно плох обед. В избе не только свечки, Но спичек даже нет. И я, ничуть не струся, У бабушки спросил: — Должно быть, ты, бабуся, Совсем лишилась сил? Куда ступу девала С пестом и помелом, В которой ты, бывало, Неслась в лесу густом? Она: “Пройдусь и пешей, Велик ли чин Яги: Ступу-то отнял Леший За старые долги. Изба без курьих ножек, В овраг сползает сруб: Из них, лукавить что же, Я год варила суп. Иль гибнуть с голодухи, Лишь травка на обед… И так-то у старухи Совсем здоровья нет!” Гляжу, под лавкой вилы, В углу топор торчит… — Ты девочек ловила И жарила в печи? — Пустые, парень, слухи, А ты, чай, грамотей! И пальцем, верь старухе, Не трогала детей. Питалась травным соком, Да кушала кору, И только ненароком Пугала детвору. — Молчит. На темной печке Жует пучок травы. Над нею, словно свечки, Горят глаза совы. И кот, большой котище, Зеленоглазый кот, О грудь старухи нищей Лениво спину трет. Идет и песню тянет, Ну, прямо жаль до слез! И дал я старой пряник И пару папирос. 1928. № 5 (2175), 7 янв. С. 17. Посвящение — Наталья Арсеньевна Митропольская (1920–1999), дочь Несмелова и Е.В. Худяковской (1894–1988). БРАТИШКА-ТРУСИШКА Похожая на точку по песочку ползет букашка. На букашку смотрит мальчугашка. Румян очень, На ножках прочен, В одной руке лопатка, В другой — лошадка, А в глазах страх. Букашка глазастая, рогастая, не пчела, не паук — необыкновенный страшенный жук. Паренек — на пенек и ревет… — Мама, это… медведь. Это что за бяка. Может быть, это собака. Прибежала мама и прямо (Володя кричит: не тронь.) жука на ладонь. И говорит: — Перестань реветь, это вовсе не медведь, это жучок медведка, случается в саду нередко, симпатичный и добрый жук. А сестренка, — ее зовут Ганна, — очень тонко высмеяла мальчугана: — У меня братишка — тру… тру… трусишка. |
