О РОССИИ Россия отошла, как пароход От берега, от пристани отходит. Печаль, как расстояние, растет. Уж лиц не различить на пароходе. Лишь взмах платка и лишь ответный взмах. Басовое взывание сирены. И вот корма. И за кормой — тесьма Клубящейся, всё уносящей пены. Сегодня мили и десятки миль, А завтра сотни, тысячи — завеса. И я печаль свою переломил, Как лезвие. У самого эфеса. Пойдемте же! Не возвратится вспять Тяжелая ревущая громада. Зачем рыдать и руки простирать, Ни призывать, ни проклинать — не надо. Но по ночам — заветную строфу Боюсь начать, изгнанием подрублен, — Упорно прорубающий тайфун, Ты близок мне, гигант четырехтрубный! Скрипят борта. Ни искры впереди, С горы и в пропасть!.. Но, обувший уши В наушники, не думает радист Бросать сигнал: «Спасайте наши души!» Я, как спортсмен, любуюсь на тебя (Что проиграю — дуться не причина) И думаю, по-новому любя: «Петровская закваска… Молодчина!» БЕЛЫЙ ОСТРОВ Айсберги. Льдины. Не три, не две — Голубоглазая вся флотилия. Замер на синей скале медведь, Белый, полярный. Седой, как лилия! Поднята морда. И из ноздрей — Пар. Серебра не звончее разве? Смотрит в трубу на него Андрэ, Смотрит медведь на летящий айсберг. К полюсу. Сердце запороша Радостью, видит, склонясь над картой: В нежных ладонях уносит шар Голубоглазая Сольвейг — Арктика. Словно невеста, она нежна, Словно невеста, она безжалостна. Словно подарок, несет она Этот кораблик воздушный, парусный. Шепчет: «Сияньем к тебе сойду, Стужу поставлю вокруг, как изгородь. Тридцать три года лежать во льду Будешь, любимый, желанный, избранный!» Падает шар. На полгода — ночь. Умерли спутники. Одиночество. Двигаться надо, молиться, но Спать, только спать бесконечно хочется. «Голову дай на колени мне, Холодом девственности согрейся. Тридцать три года во льду, во сне Ждать из Норвегии будешь крейсера!» Очи устами спешит согреть, Сердце прикрыла белейшим фартуком… Славу свою стережет, Андрэ, Голубоглазая Сольвейг — Арктика. ЗА За вечера в подвижнической схиме, За тишину, прильнувшую к крыльцу… За чистоту. За ласковое имя, За вытканное пальцами твоими Прикосновенье к моему лицу. За скупость слов. За клятвенную тяжесть Их, поднимаемых с глубин души. За щедрость глаз, которые как чаши, Как нежность подносящие ковши. За слабость рук. За мужество. За мнимость Неотвратимостей отвергнутых. И за Неповторяемую неповторимость Игры без декламаторства и грима С финалом вдохновенным, как гроза. МЫ Мы — каменноугольного дыма Клочья, вырванные из трубы. Но не с детства ли была любима Доля беззаботной голытьбы? По дорогам шляемся, таская Ветхий скарб твой, певчая тоска… У рабочих всё же мастерская, Дом и поле есть у мужика. Темное, досадливое чувство Пробуждаем мы в иных умах: Мы несем ненужное искусство На усталых наших раменах. В век бетона странен рыцарь лиры, Словно призрак, вставший наяву… Но ведь флорентийцы-ювелиры Приходили ж в скифскую Москву! Чтобы из тончайшей паутины Золотой старательной резьбы На ковши и грузные братины Положить прекрасные гербы. Ах, и не они ль неодолимо Приняли бессмертья торжество От тебя, большое мастерство, Сотканное творчеством из дыма! МАСТЕРСТВО Поднятые под купол цирка, Повисли двое в голубом. Под ними шут свистел и фыркал, Ловя шары цветные — лбом. Но смолк оркестр, и клоун изгнан, И акробат дугу прыжка С бестрепетностью механизма Рассчитывает до вершка. И напряженней гибкой стали Скользнул с подпрыгнувшей доски, Но над его сальтомортале Две подлетевшие руки. Метнулся трос, подобно ветке Отпущенной… Летун-стрела. Большими мячиками в сетке Два раза прыгнули тела. Кричит толпа, скамьи сгибая, Зеленый шут трясет горбом, И кланяются, улыбаясь, Два акробата в голубом. ИЗНЕМОЖЕНИЕ Окончив труд, с погасшей папиросой, С душой угасшей встал из-за стола, Где абажура череп безволосый Беззубая обсасывала мгла. Как раненый, ладонь прижавший к ране, Я сердце нес и тень свою шатал — Анаглифом, с холщового экрана В отчаяньи перешагнувшим в зал. Безмолвие. Безгласные минуты — Как дождь осенний в чахлую листву. Воистину, непобедимо круты Ступени восхожденья к Божеству. |
