ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ Леонора Мой милый Тассо, что произошло? Куда зашли твой пыл и подозренья? И что случилось? Мы поражены. Где прежний нрав твой, кроткий и любезный, Твой быстрый взор, твой верный ум, способность Всем воздавать, что им принадлежит, И равнодушие, чтобы терпеть То, что терпеть умеет благородный, И мудрое владенье языком? Нет, я почти тебя не узнаю. Тассо А если бы я это все утратил И друг, кого ты мнила богачом, Внезапно пред тобой явился нищим? Да, перестал я быть самим собой, И все же я таков, как раньше был. Загадку эту разгадать легко. Нас тихий месяц радует в ночи, Своим сияньем душу и глаза Влечет неодолимо, но при солнце Он еле бледным облачком парит. Я в блеске дня потух, вы узнаете Меня, но я не узнаю себя. Леонора Не понимаю я, мой милый друг, Что говоришь ты. Объяснись со мной. Иль оскорбленье грубое его Тебя задело так, что ты не можешь Узнать ни нас, ни самого себя? Тассо Я не был оскорбленным, но обратно: Наказан я за то, что оскорбил. Сплетенье слов распутывает меч Легко и быстро, между тем я — пленник. Не испугайся, нежная подруга: Ты друга застаешь в его тюрьме. Ведь герцогом наказан я, как школьник. Я не хочу с ним спорить, не могу. Леонора Мне кажется, ты слишком возбужден. Тассо Ты думаешь, я слабое дитя, Что мог меня расстроить этот случай? Он огорчил меня неглубоко, Но горько то, что он обозначает. Моих завистников, моих врагов Дай вызвать мне: открыто поле битвы. Леонора Подозреваешь многих ложно ты, Как я сама могла в том убедиться. Антонио совсем тебе не враг, Как грезишь ты. Сегодняшний раздор… Тассо Я это оставляю в стороне, Беру Антонио, каким он был и есть. С его умом, холодным, неподвижным, Учителя разыгрывает он. Не разобрав, что слушатель уж сам Ступил на верный путь, он поучает Нас многому, что сами лучше, глубже Мы чувствуем, не слышит наших слов И к нам относится с пренебреженьем. В пренебреженье быть у гордеца, Который смотрит на тебя с усмешкой! Не так я стар, да и не так умен, Чтобы в ответ смеяться терпеливо. Должны мы были рано или поздно С ним разорвать, — тем хуже, чем поздней, Лишь одного я знаю господина: Меня он кормит, я ему служу С охотой, мне учителей не надо. Свободы я хочу для дум и песен; Довольно мир стесняет нас в делах. Леонора Он говорит с почтеньем о тебе… Тассо Со снисхожденьем, хочешь ты сказать, И это мне досаднее всего, Умеет он так гладко говорить, Что похвала нам кажется укором. Нет ничего обидней похвалы Из уст его. Леонора О, если б ты, мой друг, Услышал, как всегда он говорит И о тебе, и о твоем таланте, Что щедро так тебе природой дан! Он живо чувствует его и ценит. Тассо Поверь, себялюбивая душа От зависти не может уберечься. Подобным людям свойственно прощать Богатство, честь; им хорошо известно, Что можно волей этого достичь, Упорством и благоволеньем счастья. Но что одна природа нам дает, Что недоступно никаким усильям, Чего не может золото добыть, Ни меч, ни разум, ни настойчивость, — Вот это не простит он никогда. Простит он мне? Он, кто с тупым умом Добиться мнит благоволенья муз? Он, кто, собрав поэтов многих мысли, Поэтом мнит и самого себя? Скорее он простит мне милость князя, Хотя б желал иметь ее один, Чем тот талант, что дочерьми небес Мне, юноше безродному, дарован. Леонора О, если б ты, как я, все ясно видел! Ты ошибаешься: он не таков. Тассо А если ошибаюсь, все равно! Как о враге, я думаю о нем, Я был бы безутешен, будь я должен Смягчить вражду. Ведь справедливым быть Во всех вещах — безумно, это значит Разрушить самого себя! Всегда ли К нам справедливы люди? Нет, о, нет! Ведь человек нуждается при жизни В двух чувствах: в ненависти и в любви. Иль ночь ему не так нужна, как день, И сон не так, как бденье? С этих пор Его иметь я должен, как предмет Глубокой злобы, и ничто не может Меня лишить блаженства — с каждым часом О нем все хуже думать. |
