Пусть скажут жрице, чтобы шла ко мне!

Вы ж, ратники, обшарьте берега

От скал прибрежных до священной рощи.

Святыню пощадите, но дозор

Держите крепко. Изловите их,

Где б ни скрывались! Понял? Так иди!

Ужасная в груди клокочет злоба —

И на нее, кого я мнил святой,

И на себя — ведь я ее толкнул

На путь измены лишним снисхожденьем.

Отлично привыкает человек

К неволе и смиренью, коль его

Лишают всей свободы. Попадись

Она моим жестокосердным предкам

И избеги священного ножа,

Она б себя счастливицей считала!

Избегнув смерти, славила б судьбу

Свою и не чинилась бы пролить

Чужую кровь на алтаре, считая

Обычай — долгом! Милостью моей

В ней поощрил я дерзкие мечты!

Напрасно я стремился к браку с нею,

Она своею жизнью хочет жить…

Мне сердце лестью оплела она,

А чуть что не по ней, уже идет

На ложь и хитрость. Что ей моя милость?

Привычная, положенная дань!

Ты звал меня? Что хочешь мне сказать?

Ты жертву отложила? Почему?

Я все Аркаду точно разъяснила.

Но я хочу услышать от тебя.

Богиня срок дает тебе подумать.

Тебе он, видно, нужен, этот срок?

О, если кровожадный приговор

Твой неизменен, ты пришел напрасно.

Жестокий властелин всегда найдет

Усердных слуг, за милость и за мзду

С ним разделить проклятие готовых.

Ведь государя не пятнает грех,

И смерть в его устах — как темень тучи.

Уже спешат приспешники огонь

Несчастному на голову обрушить,

А властелин проносится по небу

Под грохот грома, недоступный бог.

Ты жрица, а в словах твоих — мятеж!

Не жрица, только дочь Агамемнона.

Безвестной деве покорялся ты,

А над царевной властвуешь? Так нет!

Я с детских лет привыкла подчиняться

Сперва родителям, потом богине,

Но, и смиряясь, душу почитала

Свою свободной. Быть рабою слова

Жестокого, мужскому злодеянью

Покорствовать не научилась я.

Не я повелеваю, а закон.

Мы на закон ссылаемся охотно,

Когда он вторит пагубным страстям.

Другой закон, древнейший, мне велит

Тебе противоборствовать: согласно

Ему, любой пришелец свят.

Должно быть, очень по сердцу тебе

Пришельцы эти? В горестной тревоге

Забыла первый ты закон рассудка,

Что раздражать не следует царя.

И если даже я смолчу, — ты знаешь,

Чем сердце переполнено мое.

И в черствой-то душе воспоминанья

О сходной доле жалость пробуждают,—

Стократ в моей! Я вижу в них себя:

Вот так же я пред алтарем дрожала,

Торжественная осеняла смерть

Меня, склоненную! Вот нож блеснул,

Направленный в трепещущее сердце!

И вздыбилась душа в предсмертной муке,

И помутился взор! Но я спаслась.

Ужель такую ж милость оказать

Мы не должны многострадальным людям?

Меня ты знаешь, а чинишь насилье.

Не государю — службе подчинись!

Оставь! Достойно ль услащать насилье

Над бедной женщиной? Я родилась

Не менее свободной, чем мужчина.

Когда бы внука грозного Атрида

Ты к недостойным принуждал делам,

Он, верно, отстоял бы право сердца

Мечом и неослабною рукой.

Я защищаюсь словом. Честный муж

Не презирает женского оружья!

Я больше чту его, чем меч Ореста.

Судьба мечей изменчива бывает!

Для мудрых нет ничтожного врага.

И слабого пред злобой и насильем

Природа беззащитным не оставит.

Она его лукавству научает,

Искусству обходить и избегать.

Насильник эти козни заслужил!

С их кознями покончит осторожность.

Ее отвергла чистая душа!