Сколь тяжкой, государь, охвачен я тоской,

Что нынче вынужден нарушить твой покой!

Извольте говорить, но коротко и ясно.

Как возвестить царю о том, что так ужасно?

А что?

           Израильский ты ведаешь народ:

Лишь бога своего владыкой он зовет.

Ты дал ему простор по всей стране плодиться

И по обычаю своих отцов кормиться;

Ты сам их бог, с тех пор как прежний их забыл

И город их и храм огнем испепелил.

И все ж они в тебе спасителя не видят,

Хулят твоих богов и скипетр ненавидят.

Их счастьем соблазнен, твой подданный готов

Взирать с сомнением на собственных богов.

Вели издать закон, дабы держать их в страхе,

А непослушливых предай огню и плахе.

Мой друг, хвалю тебя, ты верный раб царю,

Но только иначе на это я смотрю.

Не все ли мне равно, что у кого за боги,

Раз люди не шумят и платят мне налоги?

Да, вседержавнейший, ты царством правишь сам,

Высокой милостью подобен ты богам!

Но я не все сказал: по иудейской вере

Грабеж не у своих дозволен в полной мере;

На подданных твоих простерта их рука.

Не медли, государь, опасность велика.

Но как же этак вдруг такой бы случай вышел?

Я что-то про разбой и грабежи не слышал.

Я, в сущности, веду и не об этом речь:

Корыстен иудей, но рад себя беречь.

Он с полной легкостью, под безопасной кровлей,

Умеет богатеть и ростом и торговлей.

Мой друг, я сам не слеп. Но много ль в этом зла?

У необрезанных такие же дела.

Все это можно бы и вытерпеть, с привычкой;

Но деньгами они владеют, как отмычкой,

И в сердце ближнего читают, как в своем.

У них для всякого особый есть прием.

Там ссудой оплетут, тут связывает мена;

Кто раз запутался, не вылезет из плена.

Притом и с женами считаться мы должны:

Те вечно без гроша, а деньги им нужны.

Ха-ха! Вот рассмешил! Едва собой владею.

Иль ты свою жену ревнуешь к иудею?

О нет, всесильнейший. Но басенка права:

Кто правит женами, тот и мужьям глава.

И подлый сей парод, орудуя лукаво,

Скупает должности, и собственность, и право.

Ты заблуждаешься, милейший! Что за вздор!

Хозяином всему лишь я был до сих пор.

Я это знаю сам: с тобой никто не схож;

Но много есть князей и всяческих вельмож,

Которым тягостно под властию твоею.

Они горды собой, но все в долгах по шею.

Поэтому, о царь, выходит, что они

Так или иначе Израилю сродни,

А этот хитрый род на все дурное падок:

Ему не по себе, пока в стране порядок,

И всюду тайных смут растит он семена.

Тут не оглянешься, как вспыхнет вся страна.

Милейший, это все уже не раз бывало,

Но наше счастие всегда торжествовало:

Мы высылаем рать на поприще побед,

А сами здесь сидим, так что войны и нет.

Мятеж, пылающий недолгие мгновенья,

Недолго и смирить посредством разуменья;

Но если золотом и злобой вскормлен он,

То может наконец заколебаться трон.

Ну, этот будет цел, пока я восседаю!

Все знают, как на нем громами я сверкаю.

Помост из золота, из мрамора столпы.

Он простоит века дивилищем толпы.

Увы мне! Ах, зачем всю правду знать ты хочешь?

Выкладывай скорей! Что ты меня морочишь?

Я от таких бесед, признаться, устаю.

О царь, они на жизнь умыслили твою.

Как? Что ты?

                        Я сказал. Излейтесь же, о пени!

Где муж, у коего не задрожат колени?

В гееннской пропасти задуман черный ков,

И укрывает ночь преступных смельчаков.

Тебя не оградит ни скипетр, ни корона:

Лишишься царства ты, лишишься Вавилона!

В убийственной ночи изменнический меч

Нить твоего бытья готовится пресечь;

Кровь, за которую лилось так много крови,

Прольется на виссон монарших изголовий.

Стон воет во дворце, стон в дальних городах.

И тем, кто был тебе привержен, — стон и страх!

Твой драгоценный труп, как падаль, вон выносят,

А верных слуг твоих сплеча рядами косят!

Затем, чтоб схоронить постыдные дела.

Убийство, утолясь, сжигает все дотла.