Столицей этой нации будет Париж, но она не будет называться Францией; она будет называться Европой.

Европой будет называться она в двадцатом веке, а в последующие века, еще более преображенная, она будет называться Человечеством.

Человечество будущего, нация окончательная, уже сейчас смутно вырисовывается взорам мыслителей, вглядывающихся в туманную даль; но девятнадцатый век присутствует пока лишь при формировании Европы.

Величественное видение. В утробном развитии народов, так же как и в утробном развитии всех живых существ, бывает возвышенный час высокого прозрения. Тайна позволяет созерцать себя. В настоящий момент нашему взору предстает царственный процесс развития плода во чреве цивилизации. Европа, Единая Европа созревает там. Народ, которому предстоит стать преображенной Францией, находится в разгаре своего становления. И эта уже сейчас ясно различимая форма грядущего таится в оплодотворенном чреве прогресса. Та нация, которая будет, уже трепещет в современной Европе, словно крылатое существо в пресмыкающейся личинке. В будущем веке она расправит свои крылья, из которых одно — свобода, другое — человеческая воля.

Континент, населенный братьями, — таково будущее. Это огромное счастье неминуемо, перед этим надо склониться.

У Европы еще нет своего народа, но уже есть свой город. Столица народа, пока не существующего, уже существует. Это кажется чудом, но это — закон. Зародыш нации подобен зародышу человека, и таинственное формирование эмбриона, которое одновременно и прорастание и жизнь, всегда начинается с головы.

Есть на земном шаре долины, склоны холмов, места слияния рек, имеющие свое особое назначение. Они сочетаются, чтобы создать народ. Бывают такие места — там нет людей, но вас влечет туда. Первый же пришедший остается там. Порой из одной хижины, словно из личинки, развивается город.

Мыслитель отмечает места этого таинственного зарождения. Здесь возникнет варварство, а здесь — человечность. Здесь — Карфаген, там — Иерусалим. Бывает город-чудовище, так же как и город-чудо.

Карфаген порожден морем, Иерусалим — горой. Иногда ландшафт величественен, иногда ничтожен. Но это не значит, что город не будет рожден.

Взгляните на эту местность. Что скажете вы о ней? Самая обычная. Здесь и там заросли кустарника. Но внимание! В этих кустах — кокон, в котором лежит личинка города.

Этот зародыш поселения выращивается климатом. Равнина ему мать, река — кормилица. Это поселение оказывается жизнеспособным, оно увеличивается, оно растет. В определенный час оно становится Парижем.

Сюда стекается человечество. Здесь бурлит вихрь столетий. События наслаиваются на события. Перед нами разверзаются мрачные глубины прошлого.

Перед тобой Париж, и тебя охватывает раздумье: как возникла эта столица столиц?

У этого города есть своя неприятная особенность. Тому, кто обладает им, он дарит весь мир.

Если обладание достигнуто ценой преступления, то он отдает этот мир во власть преступления.

Париж подобен бездонному колодцу.

Его история, микрокосм всеобщей истории, порой пугает мыслителя.

Эта история, более чем любая другая, служит образцом и примером. Местные события имеют здесь всемирное значение. Эта история шаг за шагом утверждает прогресс. Все, что существует в других местах, имеется и здесь. Выделяя главное, она подводит итог. В ней преломлено все и все отражено. Все предстает в ней уменьшенным и одновременно преувеличенным. Нет зрелища более захватывающего.

История Парижа, если раскапывать ее, как раскапывали бы Геркуланум, заставляет вас непрерывно возобновлять работу. В ней есть и пласты наносной земли, и ячейки, подобные могилам, высеченным в скалах, и спирали лабиринта. Докопаться в этих развалинах до конца кажется невозможным. За расчищенным подземельем открывается другое — загроможденное. Под первым этажом здания обнаруживается склеп, ниже — пещера, еще глубже — место погребения, под ним — бездна. Бездна — это неведомая нам жизнь кельтов. Раскопать все не так-то просто. Жиль Коррозе пробовал сделать это с помощью легенд; Малэнгр и Пьер Бонфон — с помощью традиции; Дю Брэль, Жермен Брис, Соваль, Бекийэ, Пиганьоль де Ла Форс — эрудицией; Юрто и Мариньи — методом; Жалльо — критическим подходом; Фелибьен, Лобино и Лебеф — ортодоксальностью; Дюлор — философией; и каждый пообломал там свое орудие.

Возьмите планы Парижа разных эпох его существования. Наложите их один на другой, взяв за центр Собор богоматери. Рассмотрите пятнадцатый век по плану Сен-Виктора, шестнадцатый — по плану, вытканному на гобелене, семнадцатый — по плану Бюлле, восемнадцатый — по планам Гомбуста, Русселя, Дени Тьерри, Лагрива, Брете, Вернике, девятнадцатый — по современному плану, — впечатление, производимое ростом города, поистине ужасает.

Вам кажется, будто вы смотрите в подзорную трубу на стремительное приближение светила, становящегося все больше и больше.

У того, кто вглядывается в историю Парижа до самого ее дна, начинает кружиться голова. Нет ничего более причудливого, более трагичного, более величественного. Для Цезаря это город, платящий дань; для Юлиана — загородная вилла; для Карла Великого — школа, куда он созывает ученых Германии и певчих Италии и которую папа Лев III называл Soror bona [190] (Сорбонна; да не взыщет с нас за подобное объяснение Робер Сорбон); для Гуго Капета это родовое поместье; для Людовика VI — пристань, где взимают пошлину; для Филиппа-Августа — крепость; для Людовика Святого — часовня; для Людовика Сварливого — лобное место; для Карла V — библиотека; для Людовика XI — книгопечатня; для Франциска I — таверна; Париж, академия для Ришелье, был для Людовика XIV местом заседаний парламента, на которые он являлся лично, чтобы заставить принять свой указ, а также местом, где вершился суд над отравителями; для Бонапарта Париж — великое перепутье войн. Начало истории Парижа соприкасается с закатом Рима. Мраморная статуя некоей римской матроны, умершей в Лютеции, покоилась двадцать столетий в старой парижской земле, как Юлия Альпинула в Аванше; ее нашли при раскопках улицы Монтолон. Боэций, этот муж совета, умерший во время пытки, когда палач так перетянул ему веревкой голову, что у него глаза выскочили из орбит, называл Париж «городом Юлия». Тиберий, так сказать, положил первый камень Собора богоматери: он счел это место удобным для храма и воздвиг там алтарь в честь бога Церенноса и быка Эзуса. На горе святой Женевьевы поклонялись Меркурию; на острове Лувье — Изиде, на улице де ла Барийри — Аполлону, а там, где ныне Тюильри, — Каракалле. Каракалла — тот самый император, который ударами кинжала превратил в бога своего брата Гету, сказав: «Divus sit, dum non vivus». [191] Продавцы воды, называвшиеся наутами, на пятнадцать столетий опередили Самаритянку. На улице Сен-Жан-де-Бове была этрусская гончарная мастерская, на улице Фоссе-Сен-Виктор — арена для боя гладиаторов, там, где Термы, — акведук, идущий из Рэнжи через Аркей, а по улице Сен-Жак проходила римская дорога с ответвлениями на Иври, Гренель, Севр и гору Сетар. Египет был представлен в Лютеции не только Изидой; согласно преданию, в наносном грунте Сены был найден живой крокодил, чучело которого еще в шестнадцатом веке можно было видеть подвешенным к потолку в большом зале Дворца Правосудия. Вокруг Сен-Ландри раскинулась сеть улиц романских времен, где имели хождение монеты короля свевов Рихерия, с вычеканенным на них изображением Гонория. Набережная Морфондю прикрывает собой илистый берег, где некогда отпечатывались следы босых ног короля Франции Хлотаря, того самого, что жил в бревенчатом замке, перегороженном бычьими шкурами, иные из которых, только что содранные, походили на пурпур. Там, где теперь улица Генего, Эрхиноальд, майордом Нормандии, и Флаохат, майордом Бургундии, совещались с Зигебертом II, к шляпе которого, совсем как у дикарских царьков в наши дни, были прибиты две монеты: квинарий вандалов и золотой триен вестготов. В алтарную абсиду церкви Сен-Жан-ле-Рон была вделана широкая плита с высеченным на ней по-латыни капитулярием шестого века: «Подозреваемый в воровстве да будет схвачен; благородный да будет судим; простолюдин да будет тут же повешен. Loco pendatur». [192] Там, где находятся сейчас покои архиепископа, был некогда камень, воздвигнутый в память умерщвления тех девяти тысяч болгарских семейств, что бежали в Баварию в 631 году. В зарослях вереска на том месте, где ныне находится Биржа, герольды объявили о начале войны между Людовиком Толстым и домом де Куси. Людовик Толстый, давший во Франции убежище пяти изгнанным папам — Урбану II, Пасхалию II, Геласию II, Каликсту II и Иннокентию II, только что закончил тогда победоносную войну против барона де Монморанси и барона де Пюизе. В римскую усыпальницу, находившуюся приблизительно там, где позднее во Дворце Правосудия была построена зала, названная Rue de Paris, [193] привезли из Компьена первый в Европе орган, дар Константина Копронима Пипину Короткому; услышав звуки этого органа, одна женщина умерла от потрясения. Каорсинцев, которых в наши дни назвали бы биржевыми игроками, секли розгами на рыночной площади перед столбом Septem sunt, [194] поставленным в честь Пифагора-музыканта; название Septem оправдывалось шестью другими именами, начертанными на оборотной стороне столба: Птоломей-астроном, Платон-богослов, Евклид-геометр, Архимед-механик, Аристотель-философ и Никомах-арифметик. Именно здесь, в Париже, зародилась цивилизация, именно здесь квестор константинопольский, Орибазий из Пергама, сократил и объяснил труды Галена; именно здесь были основаны купеческая ганза, прообраз немецкой, и судейское сословие, прообраз английского; именно здесь «по просьбе воинов» Людовик IX выстроил церковь святой Екатерины и другие церкви; именно здесь собрание баронов и епископов стало парламентом и именно здесь Карл Великий капитулярием об аббатстве Сен-Жермен-де-Пре запретил духовенству убивать людей. Во времена Петра Ломбардского сюда приехал учиться Целестин II. На улице Фуарра жил школяр Данте Алигьери. Здесь, на улице Басс-дез-Юрсен Абеляр встречался с Элоизой. Германские императоры ненавидели Париж как «очаг злого огня», а Оттон II, этот мясник, которого называли «бледной смертью сарацинов», Pallida mors Sarracenorum, ударом копья надолго оставляет след на воротах парижского Сите. Другой враг, английский король, разбил свой лагерь в Вожирарском предместье.