Итак, я все еще в Брюсселе, дорогой мой Альфонс Карр. Пробежав ваши десять строк, я словно ощутил крепкое рукопожатие. Благодарю вас за них. Ну постарайтесь же вообразить, что Джерси лежит на пути из Брюсселя в святой Адрес. Мы возобновим здесь наши воскресные обеды былых времен, — они были прескверными, но казались нам такими вкусными. Помните? Я очень рад, что моя книжечка вам понравилась. Вы словно сняли камень с моей души…

Это единственная моя отрада в изгнании. Я совершаю прогулки вдоль берега моря. Смотрю на чаек. Перечитываю любимые книги, среди которых и ваша. Я совершенно спокоен.

Кстати, мне сказали, что в Академии идут разговоры о моем исключении. Боюсь, что она не удостоит меня этой чести. Вслед за тем она обошлась бы со мной, как прежде обошлась с Мольером. Очутившись за ее порогом, я оказался бы, следовательно, в компании со стариком Покленом. Это послужило бы мне утешением в моей разлуке с Низаром.

Ваш всей душой.

Виктор Гюго.

Марин-Террас, 30 октября 1852, суббота

За несколько дней до вашего письма, дорогой коллега, я получил письмо от некоторых парижских демократов из наиболее неустрашимых; в нем они спрашивают моего совета и излагают примерно те же соображения, что и вы. Я созвал джерсийских изгнанников; рассмотрев вопрос и серьезно его обсудив, я сам и все они пришли к твердому выводу, что надо воздержаться от голосования; меня попросили написать декларацию в этом смысле. Получив ваше письмо, приводящее столь важные и обоснованные доводы в пользу этого, я созвал новое собрание, более многочисленное на сей раз и включавшее эмигрантов-республиканцев всех оттенков. Оно состоялось вчера вечером. Все продолжали настаивать на том, чтобы воздержаться от участия в выборах: за резолюцию голосовали все, исключая трех человек. В этом духе я и составлю декларацию. Спешу сообщить вам те выводы, к которым пришло собрание. Мы полагаем, что избирательные бюллетени г-на Бонапарта — лишь приманка; что число их, значительно превышающее цифру 20 октября, вне всякого сомнения, определено им уже сейчас: что если число голосов в Париже или Лионе будет для него неблагоприятным, он подделает цифру и опубликует какую ему вздумается; что, следовательно, нельзя всерьез ожидать, чтобы голосование вылилось в демонстрацию протеста; что Бонапарту гораздо труднее было бы скрыть отказ множества избирателей от участия в выборах, чем подделать бюллетени; что политика его, следовательно, должна соответствовать его принципам; что Бонапарт, уж конечно, не так наивен, чтобы допустить это и предать огласке поражение, которое он потерпел бы; и что поэтому тем более нужно, воздержавшись от голосования, настаивать на объявлении Бонапарта вне закона и на необходимости вооруженного восстания, — это право и долг каждого при создавшемся положении вещей. Завтра мы будем утверждать текст декларации. Думаю, что успею написать вам о результатах, прежде чем запечатаю это письмо.

Воскресенье, 31-е, 2 часа

Продолжаю письмо. Я только что с собрания. Все настаивали, как никогда горячо и единодушно, на отказе от участия в выборах. Прочитанная мною декларация была принята возгласами одобрения; ее тут же подписали, чтобы напечатать и распространить. Думаю, что ближайшей почтой мне удастся переслать ее вам. На собрании присутствовали венгерские, польские, итальянские и другие эмигранты. Что до французских эмигрантов, то там были представители тридцати восьми департаментов. Все единодушно считают, что обе лондонские группы придут к такому же решению вопроса. Приехавший из Лондона Буашо, который был на собрании, держится того же образа мыслей. Пишу вам обо всем этом, не медля ни минуты. Если вы, мой дорогой красноречивый коллега, присоединяетесь к нашему мнению, — а у нас здесь сейчас полное единодушие, — было бы очень полезно, чтобы и вы все взялись тотчас же за дело и начали широкое движение против участия в выборах.

Близится четвертое число. Напоминайте об этом всем нашим друзьям. Сейчас придет посыльный. Надо кончать письмо. Я рассказал своей жене, что за достойная и прелестная женщина г-жа Мадье де Монжо. Г-жа Гюго жаждет познакомиться с нею. Когда же вы приедете к нам? Шлю вам свои самые сердечные пожелания.

В. Г.

Дружеский привет всем нашим друзьям. Шарль просит пожать вам руку.

18 ноября 1852

Я работаю сейчас над томом стихов, который явится естественным и необходимым дополнением к «Наполеону Малому». Книгу эту я назову «Мстительницы». В ней будет все: и то, что можно сказать, и то, что можно спеть. Это новое прижигающее, которое я считаю необходимым прописать Луи Бонапарту. Он уже поджарен с одного бока; мне кажется, пришла пора поджарить его с другого. Надеюсь, что книга будет иметь успех во всяком случае не меньший, чем «Наполеон Малый». Что же вы посоветуете мне теперь? В Бельгии, после издания закона Федера-Брукера, опубликовать ее невозможно, а здесь печатание обходится очень дешево. Что вы скажете на это? Как вы полагаете, мог бы Таррид, получив в Брюсселе тюки с напечатанными здесь экземплярами книги, продать их тайно или открыто, в зависимости от обстоятельств, создавшихся после выхода этого закона? Не сочтете ли вы своевременным в этом случае заключить с Тарридом и мною такой же договор на «Мстительниц», как на «Наполеона Малого»? Если вы согласны, нам необходимо побеседовать об этом. Не приедете ли вы на недельку ко мне в Джерси? Я предлагаю вам уголок в своей хижине на берегу моря. Нет ничего легче, как забросить отсюда всю Францию экземплярами книги. Том «Мстительниц» (около тысячи шестисот строк) будет закончен через три-четыре недели. Он тоньше «Наполеона Малого» и потребует меньше затрат; поэтому, изготовив с него стереотипные доски, его можно будет продавать по более дешевой цене. Ответьте, что вы думаете обо всем этом.

21 декабря 1852

Каким образом вручить вам рукопись? Тут нужен верный путь. Пораскиньте-ка своим великолепным, находчивым умом и отыщите мне такой способ пересылки рукописи, который исключил бы всякую возможность предательства.

Я говорил вам, что наметил тысячу шестьсот стихов, но их будет около трех тысяч. Родник забил ключом, это неплохо. Стихи составят том, равный по объему половине «Наполеона Малого» (страниц двести пятьдесят); по-моему, для него понадобится более тонкий шрифт, чем в «Наполеоне Малом», — тот, я думаю, слишком крупный для александрийского стиха. Найдется ли у вас такой шрифт? Он должен быть тонким, узким и очень четким. Велите же сделать пробный оттиск (двадцать пять стихов на странице) и перешлите мне его в письме. Согласен с вами насчет названия «Мститель», но мне нравится и название «Мстительницы». Не надейтесь, однако, что в этой книге личность автора будет так же отсутствовать, как в «Наполеоне Малом»; без «я» лирической поэзии не существует. Я прочел здесь несколько стихотворений своим друзьям и был доволен произведенным впечатлением.

Возвращаюсь к названию «Мстительницы». Название «Рифмы» совершенно непригодно, в нем нет значительности. Будут думать, что это об Юдифи, о Ш. Корде и т. д.? Ну и что же? А название «Восточные мотивы» разве не наводило на мысль о женщинах — о героинях Байрона, всевозможных Гайде, Ревекках и т. д.? Это не важно. Читатель очень скоро разберется, что речь идет не об Олоферне или Марате, а о Луи Бонапарте. Словом, я возвращаюсь к своему названию и не отступлюсь от него.

Разве не пытались заставить меня изменить название «Наполеон Малый»? Помните, как я спорил со всеми, исключая вас? И я был прав.