9 мая [253], Отвиль-Хауз

Только что получил ваше благородное, милое письмо. Благодарю от всей души, от всего сердца. Я как раз читаю вашу превосходную, глубоко содержательную книгу «Птица», и восхищение мое возрастает с каждой ее страницей. Вы — истинный историк, ибо вы чутки ко всем дуновениям, — древние могилы вдохновляют вашу философию, а звезды — вашу поэзию.

То, что вы пишете о распятии, справедливо. В наши дни оно стало железным, и им, словно молотом, бьют по головам, чтобы убить свободную мысль. Я испытываю то же чувство, что и вы, я согласен с вами и по мере своих сил содействую великой борьбе, которую вы ведете против отжившей формы, против зловещего призрака. Однако — и вы не станете порицать меня за это — я не могу забыть, что истекающий кровью Христос был воплощением прогресса; я отнимаю его у священников, я снимаю мученика с распятия, я срываю Иисуса с креста, к которому его пригвоздило христианство. И тогда, обратясь к этому кресту, на котором ныне распинают человечество, я объявляю церкви войну; и я восклицаю вслед за Вольтером: «Раздавим гадину!», и я восклицаю вслед за Мишле: «Сокрушим врага!»

Что же касается слов «бог» или «полубог» в применении к человеку, то, дойдя до поэмы «Что говорят уста тьмы», вы, без сомнения, увидите и, конечно, поймете, даже не читая ее, в каком смысле я употребляю это слово.

Да, оба мы трудимся над общим делом, вы — своей прозой из пламени и бронзы, я — как умею. Меня, как и вас, увлекает ввысь могучее дыхание природы, и порою, когда появляется одна из ваших великолепных книг, мне чудится, будто вы проноситесь в вихре и буре.

Ваш друг

Виктор Гюго.

Поль Мерис обещает мне от вашего имени книгу «Религиозные войны». Спасибо за эту манну небесную в моей пустыне. Как только прочту, напишу вам.

20 мая [254]

Удовлетворить Мадзини не так просто, как вы думаете, и те двадцать строк, которым вы окажете честь своим переводом, нельзя написать необдуманно. К тому же мне кажется, что относительно некоторых пунктов нам было бы важно побеседовать лично. Я надеюсь, что в ближайшее время такая возможность представится. И посудите сами, не будет ли полезней для дела, если вопрос будет изучен нами глубже и положение вещей станет яснее в свете дальнейших событий.

Братски жму вам руку.

В. Г.

Гернсей, 7 июня 1856

Благодарю вас, дорогой и глубокий мыслитель, ваше письмо взволновало меня и вызвало мое восхищение. Вы один из провидцев жизни человеческой. Вы один из тех, в ком живет человечность и с кем я чувствую себя связанным тесными узами братства.

Идеал — это реальность. Я живу, как и вы, с надеждой устремив свой взор на эту мечту.

Я делаю все, что могу, чтобы по мере сил помочь человечеству, этой толпе несчастных наших братьев, ощупью бредущих во мраке, и, сам прикованный к общей цепи, стараюсь помочь им, своим спутникам, как человек — своей деятельностью в настоящем и как поэт — своим творчеством в будущем.

Мое горячее сочувствие, с соблюдением должной меры, распространяется на все земные создания. Я вижу ваши горизонты и принимаю их, в надежде, что вы так же примете и мои. Будем вместе работать для светлого будущего. Создадим любовь всеобъемлющую!

В своих книгах «Бог» и «Конец Сатаны» — и вы это, конечно, знаете — я не забуду о женщине, я пойду дальше, еще дальше, за пределы земли. Оба эти произведения уже почти закончены, но я решил сделать некоторый перерыв между ними и книгою «Созерцания». Мне хотелось бы, если бог даст мне силы, увлечь толпу на горние высоты; однако я не скрываю от себя, что ей там трудно дышать. Поэтому-то я и хочу дать ей отдых, прежде чем предложить ей новое восхождение.

Увы! Сам я мало значу, но сердце мое полно глубокой любовью к свободе, то есть к человеку и к истине — то есть к богу.

В вас, как и во мне, горит эта двойная любовь; ею живет ваш высокий ум, и я счастлив пожать вам руку.

Виктор Гюго.

Отвиль-Хауз, 15 июня [255]

Ex imo. Благодарю. Она прекрасна, ваша книга. В ней глубина жизни, муки религии, трепет человечества, в ней постигаешь человека и бога. Я читаю ее на этом бедном острове, давнем приюте всех изгнанников, где вслед за изгнанными кельтами находили пристанище преследуемые гугеноты, а ссыльных гугенотов сменили изгнанные демократы. В этом мрачном напластовании человеческих бедствий я нахожу всех преследуемых, изгнанных, отлученных, обездоленных. И обо всем этом вы говорите в своей книге. И с какой симпатией! С каким сочувствием! С какой сердечностью! Вы добрый историк, вы освещаете страдающее человечество лучами своей большой души. Один из этих лучей дошел и до меня. Благодарю вас за свет, а еще больше — за тепло. Дорогой друг, высокая и нежная душа, я люблю вас.

Виктор Гюго.

15 июня 1856

Чтобы достойно ответить на письмо из Ногана, нужно было бы, чтобы Гернсей назывался Тибур, Ферней или Пор-Рояль. Но Гернсей всего лишь бедный утес, затерянный в море и мраке, омываемый морскою пеной, которая оставляет на губах соленую горечь слез, островок, не примечательный ничем, кроме своих скалистых берегов и того терпения, с которым он несет тяжелый гнет бесконечности. Этот печальный островок горд и счастлив тем, что его коснулся солнечный луч из Ногана, родины прекрасных и пленительных книг. Увы! Повсюду горе, повсюду могилы, но там, где вы, сударыня, всегда светло. Я благодарю небеса, если моя книга могла хоть немного утешить вас в вашей утрате и если мне, такому печальному самому, удалось смягчить рыдания вашей скорбной души, о великий мыслитель, о бедная мать!

Виктор Гюго.

17 июня [256]

Вот мое обращение к Италии. Посылаю вам текст, а также его перевод, напечатанный в английских газетах. Вам известно, какой крик подняли по поводу этих строк газеты господина Бонапарта. Посылаю вам рассуждения по этому поводу двух бельгийских газет — «Nation» и «National». Это всего лишь несколько откликов, свидетельствующих об успехе воззвания. Впечатление было сильным и, думаю, будет благотворным. Впрочем, вот как это все произошло: Мадзини написал мне письмо, прося помочь ему в его делах в Италии. Я ответил не сразу, сомневаясь, смогу ли я, иностранец, француз, принести пользу, обращаясь к итальянцам. Мадзини настаивал так горячо, так убедительно ручался за громадный успех моего слова в Италии (а он ее истинный представитель), так заклинал меня во имя общеевропейских интересов, во имя революции и т. п., что, побежденный его доводами, я не мог долее отказываться. И хорошо сделал. Мадзини перевел мое воззвание к Италии на итальянский язык. Оно появляется в «Italia a Popolo» в Генуе, тайно перепечатывается и с дьявольской быстротой распространяется по всему итальянскому подполью. Я кликнул клич: поднимайтесь на борьбу! И вот какой ответ я только что получил. Вырезаю вам из газеты следующие строки:

«Пьемонт. Мы читаем в туринском «Risorgimento»: новости из Италии можно выразить одной фразой — Италия поднимается на борьбу. От Этны до Тичино все находится в брожении, бурлит весь полуостров».