Вы вернулись во Францию, но лишь для того, чтобы продолжать борьбу. Пробита брешь изнутри, где борются под знаменем Свободы, пробита она и снаружи, где действуют во имя Освобождения. Вы находитесь на родине, я — вне ее. Так мы ведем борьбу, каждый со своей стороны, всегда в полном согласии. И сегодня, когда вам нанесен удар, вы обращаетесь ко мне.

Ваше письмо от 26 июня дошло до меня только 1 августа. Я немедленно отвечаю на него.

Посылаю для вашего внеочередного номера несколько страниц, которые неизвестны во Франции. Возможно, что они покажутся вам интересными, и тогда, широко прибегнув к многоточиям и сокращениям, вы сумеете, думается мне, их использовать. Правам женщины и правам ребенка я всегда уделял наибольшее внимание. Женщина и ребенок — слабые существа. Что касается мужчины, то он силен, ему остается только выполнять свой долг.

Сейчас как раз тот месяц, в который имели место события 10 августа.

Как бы то ни было, но мы были объявлены вне закона. Среди нас была женщина, — она умерла. Меня попросили произнести надгробное слово; посылаю вам то, что я говорил на ее могиле.

Мой дорогой старый коллега, я люблю ваш неувядаемый талант и неустрашимую душу. Жму вашу руку.

Виктор Гюго.

Брюссель, 17 августа 1869

Дорогой Мерис, несколько слов о Герцене. Он прочел нам главу из своих мемуаров: Мадзини, Гарибальди, Пизакане, Орсини. Если эту главу немного смягчить и произвести некоторые сокращения, она заняла бы достойное место на страницах «Le Rappel». Решайте этот вопрос сами, вы и Огюст. Герцен — это знаменитый русский республиканец.

В. Г.

Брюссель, 24 августа 1869

Я очень задержал свой ответ, милостивый государь, но не по своей вине. Моя жизнь — водоворот, как ни странно это покажется при моем одиночестве. Никакого досуга. Ни минуты для себя. И тем не менее я считал необходимым прочесть ваш труд и нахожу его превосходным. Правда, у меня имеются некоторые возражения, но об этом нужно было бы поговорить лично. Да, вы правы, Франция для Африки то же, что Англия для Азии, — дурной опекун. Приобщать дикие народы к цивилизации — таков долг и право старших наций. Это право и этот долг французское правительство понимает ничуть не лучше английского. Отсюда все ваши сетования, к которым я присоединяюсь.

Когда вернется республика, вернется и справедливость. Истинный светоч французского просвещения засияет тогда над Африкой. Будем надеяться. Будем ждать. Будем бороться.

Вы молоды, у вас благородный ум. Ваше поколение несколько отстало, но в конце концов оно еще совершит великие дела, и вы примете в них участие. Заранее радуюсь за вас. Меня тогда уже не будет. Я завещаю вам всем свою душу.

Примите уверения, милостивый государь, в моей глубокой симпатии к вам.

Виктор Гюго.

19 сентября [284]

Помните ли вы эту строку:

И вы, сударыня, столь же благородная, сколь добрая, вы будете первой, кто скажет мне: «Нет, не возвращайтесь!» Какие это тяжелые оковы — долг, если он сильнее приказа, исходящего от вас! Вы очаровательны. Все, что вы говорите, преисполнено душевной красоты. В тот день, когда я смогу вернуться во Францию, — если вы там еще будете, — я с величайшей радостью подчинюсь вашему гордому и тонкому уму!

И тогда, оставаясь в полном согласии со своей совестью, я повергну к вашим ногам, сударыня, все пережитое мною в изгнании.

Целую вашу руку.

Виктор Гюго.

Брюссель, 4 октября 1869

Дорогой и достойнейший брат по изгнанию!

Из газет вы, конечно, узнали, что я направился в Гаагу и находился уже в пути, когда срочная депеша заставила меня повернуть 11 сентября в Лозанну.

Там взывали к моему чувству ответственности, ссылались на то, что мое присутствие внесет мир и успокоение. И я уступил, я отказался от Гааги ради Лозанны; так долг вытесняет счастье.

Теперь время года гонит меня на Гернсей. Хотя я и гораздо старше вас, я все же рассчитываю, что в будущем, 1870 году первый мой выезд с острова будет к вам. Большей радости, чем пожать вашу доблестную руку, я не могу себе и представить.

Горячо любящий вас

Виктор Гюго.

Брюссель, 12 октября 1869

Мой дорогой давнишний друг!

Мне только что принесли «Le Siecle». Я прочел вашу статью и был польщен, тронут и удивлен.

Благодарю вас за то, что вы дали мне возможность прекратить двусмысленное положение.

Прежде всего — я обыкновенный читатель «Le Rappel». Мне казалось, что я сказал об этом достаточно ясно, чтобы не быть вынужденным повторять снова.

Во-вторых, я не советовал и не советую организовывать народную манифестацию 26 октября.

Я был полностью согласен с «Le Rappel», призывавшим левых депутатов к выступлению, к которому мог бы примкнуть весь Париж. Речь шла о демонстрации безусловно миролюбивой и безоружной, подобно демонстрациям лондонского населения в таких же случаях. Именно к такой демонстрации призывал «Le Rappel».

Но если левые воздерживаются от выступления, то от него должен воздержаться и народ.

Народу не на кого опереться. Следовательно, никакой манифестации не надо.

Право на стороне народа, насилие на стороне правительства. Не дадим же повода правительству прибегнуть к насилию против права.

Двадцать шестого октября никто не должен выходить на улицу.

К чему бесспорно приведет создавшееся положение — это к отказу от присяги.

Торжественное заявление представителей левой, отказывающихся от своей присяги перед лицом всей нации, — таков правильный выход из кризиса. Исход нравственный и революционный.

Пусть народ не выступает, тогда ружья будут молчать; пусть заговорят депутаты, и они освободятся от присяги.

Таковы два совета, которые я даю, и если вам было угодно узнать мое мнение, то здесь оно полностью изложено.

Благодарю вас за ваше красноречивое обращение ко мне. Беру слово, раз вы мне его предоставили, и пожимаю вам руку.

Виктор Гюго.

Отвиль-Хауз, 20 декабря 1869

Я отшельник и люблю ваши книги. Благодарю вас за то, что вы мне их посылаете. Они полны силы и глубины. Те из них, которые рисуют современную нам жизнь, оставляют после себя сладкий и вместе с тем какой-то горький привкус. Ваша последняя книга [286] пленяет и печалит меня. Я буду перечитывать ее, как я обычно перечитываю книгу, раскрывая наудачу то тут, то там. Только писатель-мыслитель может выдержать подобную проверку. Вы принадлежите к этому могучему племени. У вас, как у Бальзака, дар проникновения, к тому же вы еще владеете стилем.

Когда я увижу вас?

Жму ваши руки.

Виктор Гюго.

Отвиль-Хауз, 1869

Дорогой собрат, говоря о «Человеке, который смеется», вы заканчиваете, так же как начали, красноречиво и сердечно. Не сумею сказать вам, как я ценю вашу благородную и дружескую поддержку, такую продуманную, такую прочувствованную и так прекрасно выраженную. Мне оказывают огромную честь, рассуждая обо мне как о Шекспире, о котором Форбс сказал: totus in antithesi. [287] До тех пор пока милосердный бог не откажется от своей старой антитезы: день и ночь, поэзия не откажется от своей. Критика может существовать лишь при том условии, что она в то же время является и философией. Вы, конечно, это понимаете. Почему? Потому что вы поэт, потому что вы художник, потому что вы писатель. Позвольте от всей души пожать вам руку.