Будущее торопит. Завтрашний день не может ждать. Человечеству нельзя терять ни минуты. Скорее, скорее, поспешим, ведь несчастные стоят на раскаленном железе. Они голодны, их мучит жажда, они страдают. О, страшная худоба измученного человеческого тела! Тунеядцы смеются, плющ зеленеет и растет, омела расцветает, солитер счастлив. Благоденствие аскариды — какая это мерзость! Уничтожить того, кто пожирает, — вот в чем спасение. Ваша жизнь носит в себе смерть, которая чувствует себя прекрасно. Слишком много нужды, слишком много лишений, слишком много бесстыдства, слишком много обнаженного тела, слишком много домов терпимости, слишком много каторжных тюрем, слишком много лохмотьев, слишком много обессиленных, слишком много преступлений, слишком много темноты, недостаточно школ, слишком много невинных существ расцветает для зла. Убогая постель бедных девушек вдруг покрывается шелком и кружевами, а это еще худшая нищета; рядом с горем гнездится порок, одно влечет за собой другое. Такому обществу нужно помочь как можно скорее. Поищем лучшего. Все на поиски! Где земля обетованная? Цивилизация хочет идти вперед. Давайте примерять теории, системы, улучшения, изобретения, усовершенствования, пока не найдем обувь по этой ноге. Примерка ничего не стоит или стоит немного. Примерить — не значит принять. Но главное, и прежде всего, — не будем жалеть света. Всякое оздоровление начинается с широко раскрытых окон. Откроем настежь умы. Проветрим души.
Торопитесь, торопитесь же, мыслители. Дайте человечеству вздохнуть полной грудью. Пролейте надежду, пролейте идеал, творите добро. Шаг за шагом, горизонт за горизонтом, победа за победой; и не считайте, что вы уже выполнили свой долг, если вы дали то, что обещали. Сдержать обещание — значит дать новое обещание. Сегодняшняя заря налагает на солнце обязательство, которое оно должно выполнить завтра.
Пусть ничто не пропадет даром. Пусть ни одна сила не останется втуне. Все за работу! Необходимость в ней повсеместна. Довольно праздного искусства. Поэзия — служанка цивилизации, — что может быть восхитительнее? Мечтатель должен стать открывателем; строфа должна требовать. Красота должна пойти на службу к честности. Я — слуга своей совести, она звонит мне, и я являюсь! Иди! Я иду. Чего ты хочешь от меня, о истина, единственная владычица в этом мире? Пусть каждый ощутит в себе жажду творить добро. Иной раз книга — это помощь, которой ждут. Идея — бальзам, слово — повязка, наложенная на рану; поэзия — врач. Пусть никто не плетется в хвосте. Страждущий теряет силы, пока вы медлите. Нужно всем стряхнуть с себя ленивую спячку. Оставим кейф туркам. Пусть все трудятся на благо всем, стремясь вперед, не страшась усталости. Неужели вы будете считать свои шаги? Прочь, бесполезное! Прочь, косность! Что значит мертвая природа? Все — живет! Жить — это долг каждого. Идти, бежать, лететь, парить — таков всеобщий закон. Чего же вы ждете? Почему стоите на месте? О! Иной раз, кажется, хотелось бы, чтобы камни возроптали на медлительность человека.
Иногда уходишь в лес. Кому не случается впасть в уныние? Кругом столько печального. Привал еще далек, — когда еще наши усилия дадут плоды! Поколение отстает, дело века на точке замерзания. Как! Еще столько страданий! Можно подумать, что мы пошли назад. Повсюду растет суеверие, подлость, глухота, слепота, слабоумие. Карательная система способствует огрубению нравов. Поставлена отвратительная задача: увеличить благосостояние, заставив отступить право, пожертвовать высшей стороной человека ради низшей; променять принципы на аппетит; кесарь заботится о чреве, а я отдаю ему свой мозг; извечная продажа права первородства за чечевичную похлебку. Еще немного, и эта роковая бессмыслица может заставить цивилизацию свернуть на ложный путь. Откармливаемой свиньей окажется не король, а народ. Но, увы, даже эта постыдная уловка не помогает. Бедность нисколько не идет на убыль. Вот уже десять лег, вот уже двадцать лет, как статистика дает все одну и ту же цифру для проституции, нищенства, количества преступлений, зло не уменьшается ни на один гран. Подлинного образования, образования бесплатного, нет и в помине. А между тем должен же ребенок знать, что он человек, а отец — что он гражданин. Где обещания? Где надежды? О! Бедное, несчастное человечество! В лесу хочется позвать на помощь; хочется молить опоры, защиты и поддержки у великой сумрачной природы. Неужели это таинственное единство сил равнодушно к прогрессу? Умоляешь, зовешь, протягиваешь руки во мглу. Слушаешь, не превратятся ли шумы в голоса. Источники и ручьи должны были бы лепетать: «Вперед!» Хотелось бы, чтобы соловьи пели «Марсельезу».
Впрочем в конце концов такие остановки — явление вполне нормальное. Отчаиваться было бы глупо. Народы не могут двигаться вперед без привалов, без передышки; им необходимо перевести дух, — ведь и в смене времен года неизбежно наступает зима. А все-таки гигантский шаг, Восемьдесят девятый год, сделан. Терять надежду было бы нелепо; но толкать вперед необходимо.
Толкать вперед, торопить, бранить, будить, подстрекать, вдохновлять — эта миссия, повсюду выполняемая писателями, и придает литературе нашего века столь могучий и самобытный характер. Хранить верность всем законам искусства, сочетая их с законами прогресса, — такова задача, которую победоносно разрешают столько благородных и смелых умов.
Отсюда это слово — Освобождение, — сияющее над всем, как будто оно написано прямо на челе идеального.
Революция — это облагороженная Франция. Был день, когда Франция оказалась в горниле; у иных воинственных мучениц в горниле вырастают крылья; и из этого пламени титаническая подвижница вышла архангелом. Ныне весь мир называет Францию — Революцией; и это слово — Революция — будет именем цивилизации отныне и до тех пор, пока его не заменит другое слово — Гармония. Повторяю, не ищите больше нигде истоков и места рождения литературы девятнадцатого века. Да, все мы, сколько ни есть нас, все мы, великие и малые, влиятельные и непризнанные, знаменитые и безвестные, во всех наших произведениях, и хороших и плохих, в поэмах, драмах, романах, истории, философии; да, все мы повсюду, всегда — и на трибуне собраний, и перед толпами зрителей в театре, и в тиши уединения; да, все те, кто борется с насилием и обманом, все те, кто возвращает достоинство побитым камнями и угнетенным, все те, кто делает логические заключения и идет прямо к цели, все те, кто утешает, помогает, поднимает, внушает мужество, обучает, перевязывает раны в ожидании выздоровления; да, все мы, превращающие милосердие в братство, милостыню в помощь, безделье в труд, праздность в полезную деятельность, централизацию в единую семью, бесправие в справедливость, буржуа в гражданина, чернь в народ, сброд в нацию, нации в человечество, войну в любовь, предрассудки в свободу совести, границы в места спайки, преграды в раскрытые ворота, колеи в рельсы, церковные ризницы в храмы, злые инстинкты в волю к добру, жизнь в право, монархов в людей; да, все мы, освобождающие религию от ада, а общество от каторги; да, все мы, братья отверженного, крепостного, феллаха, пролетария, обездоленного, эксплуатируемого, преданного, побежденного, проданного, закованного, принесенного в жертву; мы, братья проститутки, каторжника, невежды, дикаря, раба, негра, осужденного и проклятого, — да, все мы — твои сыновья, Революция!
Да, гении, да, поэты, философы, историки — да, гиганты великого искусства прошедших веков, в котором сосредоточен весь свет прошлого, — о бессмертные! — умы нашего века склоняются перед вами, но не следуют вам; у них по отношению к вам такой закон: всем любоваться, ничему не подражать. У них другие задачи. Они имеют дело с человечеством, достигшим возмужалости. Настал час смены эры. Мы свидетели того, как в ярком сиянии идеала происходит величественное сочетание прекрасного с полезным. О древние гении! Вас не превзойдет ни один из гениев современности и ни один из гениев будущего; сравняться с вами — вот все, на что они могут дерзнуть; но чтобы сравняться с вами, они должны отвечать нуждам своего времени, так же как вы отвечали необходимости вашего. На писателей, сыновей Революции, возложена святая миссия. О Гомер, нужно, чтобы их эпопея плакала, о Геродот, нужно, чтобы их история протестовала, о Ювенал, нужно, чтобы их сатира низлагала монархов, о Шекспир, нужно, чтобы их слова «ты будешь королем» были сказаны народу, о Эсхил, нужно, чтобы их Прометей поражал молнией Юпитера, о Иов, нужно, чтобы их гноище оплодотворяло, о Данте, нужно, чтобы их ад погас, о Исайя, твой Вавилон рушится, нужно, чтобы их Вавилон просветился! Они делают то же, что делали вы; они непосредственно созерцают мир, они непосредственно наблюдают человечество; они не хотят, чтобы путеводным светом для них служил какой-нибудь преломленный луч, пусть даже и ваш. Так же как и вы, они принимают единственную исходную точку: вне себя — мировую душу, внутри себя — свою собственную; источник их творчества — тот единственный источник, откуда струится природа и откуда струится искусство, — бесконечность. Скоро исполнится сорок лет с тех пор, как пишущий эти строки утверждал: «У поэтов и писателей девятнадцатого века нет ни учителей, ни образцов». [177] Нет, их не найти во всем безграничном и возвышенно-прекрасном искусстве всех народов, во всех грандиозных созданиях всех времен; нет, это даже не ты, Эсхил, даже не ты, Данте, даже не ты, Шекспир, — у них нет ни образцов, ни учителей. Почему? Потому что у них есть только один образец — Человек, и только один учитель — бог.
