— Варе плохо, — сказал он и сделал движение, чтобы обойти меня и бежать дальше.

— Стой! Куда? — Я схватил его за рукав.

— В больницу, врача надо… Быстрей!

— Стой! Иди к ней. Сейчас же назад, слышишь? Как ты смел оставить ее одну? Живо назад! А я на лыжах в городок.

Он понял меня, повернулся и, тяжело дыша, тут же исчез в морозной мгле. Казак бросился за ним. Вот когда пригодилась постоянная тренировка!

Обратно я летел как на крыльях. Морозный воздух обжигал лоб, подозрительно кольнуло в мочке ушей, через открытый рот в легкие врывался страшно холодный воздух. Тело дышало жаром. К черту полушубок! Заберу потом. Полушубок полетел в снег. В телогрейке стало легче. Вот и короткий спуск, поворот. Осталось совсем недалеко. От нас до больницы три километра. До Зотовых тоже три. Как лучше поступить? Идти за врачом? А что он сможет предпринять в маленькой избушке Зотовых? И когда дойдет? Ведь лошадей сейчас не возьмешь. Нет, это не подходит!..

Я рывком распахнул дверь палатки. Три головы повернулись ко мне.

— Варе плохо, — сказал я и тут же увидел на всех головах шапки.

Ребята оделись за полминуты. Саша и Василий забегали около лыж. Иванов выскочил из палатки первым. Он скорее всех сообразил, что делать.

— Дрова… долой! — командовал он.

Мы поняли, что он задумал. Поленья полетели во все стороны, заскрипели полозья санок.

— Полушубок, одеяла! Фонари сюда!

Одно мгновение — и четыре человека, впряженные в санки, скорым шагом, временами бегом, уже двигались по дороге к дому Зотовых. Ленточка теплого воздуха тянулась за нами и пропадала в темноте. Никто не разговаривал, все понимали, что надо беречь силы. Впереди долгая дорога.

Мы шли до Зотовых полчаса или чуть меньше.

…Варя лежала бледная, осунувшаяся. Она кусала губы и изредка вздрагивала от боли. Она была уже одета. Мы не теряли времени на расспросы. Три полушубка вниз, три — сверху. Одеяла, подушки — все пошло на санки. Серега посмотрел на часы. Скоро десять.

— Ну, братцы! — сказал он.

Полозья скрипнули, санки помчались.

Теперь мы хитрили. Двое садились рядом с Варей, а трое везли в это время сани. Чуть отдохнув, эти двое сменяли троих. Под горку бежали рысью, на бугор тянули все. Мороза уже не чувствовали. Дрожали ноги, противно ныла спина. Ох и тяжелые санки! Но каждый звук из-под одеял, каждый короткий стон придавал нам силу. А вдруг сейчас. Петя не выходил из упряжки. Пот лился с него, Серега хрипло сказал:

— Хоть умри, но тяни теперь до конца. Остынешь — тогда все!

Когда Саша садился рядом с Варей, он увещевал ее, как маленькую:

— Ты терпи, Варя, терпи. Мне вон как было, ничего, вынес. А у тебя… Уже недалеко. Я огни вижу.

А соскочив с саней, беспрестанно сморкался. Около нашей палатки Серега сказал мне на ходу:

— Бери лыжи и мчись в больницу. Пусть приготовятся.

Я обогнал сани почти сразу же и пошел размашистой рысью, уже не обращая внимания на застывшие уши и нос. Мимо лица проносился шипящий, горячий, как огонь, воздух.

Вперед, вперед, вперед! Сквозь ночь, туман и холод.

Здание поселковой больницы возникло из тумана так близко, что я не успел затормозить и ударился носками лыж о крыльцо. Не сходя с них, что есть силы застучал палками в дверь. Кто-то вышел ко мне, на крыльце вспыхнула лампочка. Все было как во сне.

Я закричал:

— Везем Варю Зотову! Готовьтесь, доктор!

Меня втащили в коридор. Бородка врача мелькнула перед глазами. Чей-то женский голос сказал:

— Вам на улицу нельзя. Сидите здесь. Сестра, уложите его и растирайте лицо, видите, что…

На какое-то время я забылся.

Очнулся от шума. Мимо меня пронесли на носилках Варю. Петя с испуганным лицом склонился над ней, а она, бледная, растерянная, твердила только одну фразу:

— Все хорошо, вот увидишь, все будет хорошо…

Кажется, доктор больше возился с нами, чем с Варей. Все-таки мы доставили ее вовремя. А вот сами… На ребят было страшно смотреть. Сереге ставили банки, Смыслова растирали спиртом, он лихорадочно говорил, что велик телом, много добра уйдет. У всех оказались обмороженные лица, а вдобавок ко всему Петя Зотов и Саша стали гулко и тяжело кашлять. Саша все хватался за бок — видно, разболелся. Их не отпустили из больницы, хоть врач и уверял, что это не воспаление легких, а так…

Я сходил на станцию, сделал отсчет. Потом протопил печь, выпил чаю и уснул. Как заведенный вскочил через два часа. В тринадцать ноль-ноль снова сделал наблюдение. Мороз стал меньше, минус 52 градуса, туман редел. Вспомнил больницу и стал одеваться.

В нашей палатке никого не оказалось. Тогда я пошел в поселок. В тихом коридоре больницы тоже никого не было. Но из кабинета врача слышались бравые голоса, которые никак не могли принадлежать больным. Кто-то смеялся. Потом бас Смыслова произнес:

— Ну, Петро, с тебя приходится!

В предчувствии необычного я рывком открыл дверь со строгой дощечкой: «Главный врач».

Конечно, все в сборе. И доктор с ними. На лицах ребят темнели пятна морозных ожогов. Кожа блестела от гусиного жира. Доктор улыбался и выглядел именинником.

— Сын у Петьки! — Вот первые слова, какие я услышал. — Ты только подумай, а? Папаша! В нашем полку прибыло. Три кило восемьсот пятьдесят. Точно взвесили. Седьмой член поисковой партии.

— Третье поколение Зотовых, — сказал рассудительный Серега Иванов.

Растроганный Смыслов встал во весь свой саженный рост и, схватив врача в охапку, сказал:

— Спасибо тебе, отец.

— Ну, ну, — отстранился тот. — Моя обязанность. Однако мне пора, молодые люди.

— Пошли, — скомандовал Серега. — Смыслов, Северин, пошли. Хватит придуриваться.

— Позвольте, — остановил нас доктор. — А кто из вас Смыслов?

— Это я Василий Смыслов, к вашим услугам, доктор.

Доктор с интересом посмотрел на него и хотел что-то спросить. Но Вася опередил его.

— Не играю, — пробасил он. — Я не тот Смыслов, доктор.

— Сожалею. А то бы партию-другую…

которой мы заканчиваем наше повествование. Встреча с Зубрилиным. Свидетели обвинения. Судьба моих друзей.

Нас с Зотовым вызвали в Магадан.

Петр Николаевич взял с собой дневники из катуйской находки, я разыскал в вещах листки с показаниями Шахурдина и ржавый револьвер с инициалами убийцы. Предстояла последняя встреча с людьми, которые много лет пакостили строителям Севера и стояли у всех поперек дороги.

Виктор Николаевич Зубрилин встретил нас с радушием доброго друга. Обнимая Зотова, он сказал:

— Возмужал ты, Петя, окреп. Папаша, а? Опередил всех.

Что-то новое появилось и в облике Зубрилина. Глубже залегли складки на его худощавом лице, строже смотрели глаза. И лишь когда он смеялся, то молодел и выглядел, как три года назад. Год-то случился не из легких, проверялась не только воля, но и крепость здоровья.

— Сводку слышали? — спросил он. — Бьем немцев у Волги. Окружение закончено. Здорово, не правда ли? И на нашей улице праздник!

Я вспомнил Лешу Бычкова. Далеко ему еще до Брянска! И в это время Зубрилин сказал:

— Получил письмо от Бычкова. Жив. Воюет. Два ордена уже. Привет всем передал, даже Казака вспомнил.

Ура нашему Бычкову!

— Вы догадываетесь, зачем вызвали? — спросил Зубрилин минуту спустя. — Да, конечно, Белый Кин и прочие.

— А Никамура? — спросил Зотов.

— Сегодня узнаешь.

Мы вошли в кабинет следователя, когда он допрашивал Дымова. «Плановик» сидел напротив следователя. Свет от настольной лампы падал на его чисто выбритое лицо. Он выглядел довольно бодро, только пожелтел как-то весь да под глазами набрякли тяжелые мешки. Преступник сидел спокойно, но его волнение выдавали руки. Он все время потирал их, словно мыл очень тщательно, переплетая аккуратные пальцы. Он не знал, куда девать их, эти руки.

— Итак, вы встретили Дымова в Находке и… — Следователь смотрел на арестованного не отрываясь.