После этого случая Корней Петрович прямо-таки заболел. Он стал бояться одиночества, перестал ходить на рыбалку. Федосов взялся вылечить Оболенского.

— Мы этого черта поймаем, — сказал он.

Многознающий Федосов сделал из каната тонкую пеньковую веревку, натер ее рыбьим жиром, и четверо колонистов под вечер тронулись к злополучной реке. Через двадцать минут была сделана новая широкая лунка, вокруг нее Федосов аккуратно уложил скользкую петлю на самого «черта» и уселся за торосом с концом петли в руках. Оболенский лежал возле Зотова и вполголоса шептал: «Да воскреснет бог и расточатся врази его…» Сумерки сгущались, все слегка дрожали от холода и ожидания чего-то необычайного и уже стали скучать и позевывать, как вдруг вода в лунке булькнула и над ней выросла темно-коричневая голова с усами и блестящими глазами. Оболенский в ужасе уткнулся носом в лед. Василий Антонович что есть силы дернул за конец, голова тут же юркнула в воду, и веревка отчаянно натянулась.

— Держи! — крикнул Илья и, оттопырив свои драгунские усы, бросился с ломом в атаку.

Вода в лунке кипела, «черт» явно попался, все дружно били лед, расширяя лунку, и лишь Корней Петрович застыл в испуге на месте, не в силах сделать ни одного движения. Изловчившись, Илья ударил ломом по черной башке, неосторожно высунувшейся из воды, веревка ослабла, и Федосов не без труда вытащил на лед добычу.

Это была мелкая акиба, одна из многочисленных пород тюленей, — жирный, гладкошерстный, коричневато-черный морской зверь, охотник за рыбой. Что привлекло его к лунке Оболенского, сказать трудно, но именно он и напугал уважаемого рыболова.

— Иди пощупай, — сказал Федосов.

Оболенский подошел, осторожно и жалко улыбаясь. Не утерпев, он осенил зверя мелким крестом. Акиба не исчезла. Оболенский дотронулся одним пальцем до головы зверя и ощупал ее в поисках рогов. Их не оказалось. Тогда он посмотрел на товарищей и тихо засмеялся.

Мясо акибы оказалось не очень вкусным, с каким-то душком, но сало пришлось кстати. Рыба, поджаренная на этом сале, была просто превосходной.

Как товарищи ни уговаривали Корнея Петровича есть мясо акибы, он отказался наотрез. Не мог пересилить себя. Но на речку ходить начал.

в которой рассказывается о переселении в дом и о первой весне. Ведакт Шахурдин. Оболенский подумывает сделать из него нового Пятницу.

Потребовалось несколько месяцев тяжелого труда, и посреди поляны вырос новый дом.

Выглядел он вполне прилично. Тесаные бревна лиственниц весело желтели на фоне темного леса. Мартовское солнце вытапливало из них капельки прозрачной смолы, в каждой капельке бился янтарный лучик света. Вскоре из трубы повалил дым (из дверей и окон, между прочим, тоже), и колонисты, взявшись за руки, совершили вокруг дома веселый танец, а Величко, встав на крыльце в позу Плевако, произнес возвышенную речь, начинающуюся со слов: «Милостивые государи и государыни!»

Новоселы перетащили часть муки, овса и соли к себе в дом, а остальной груз сложили в носовой трюм, забили люки, пришили оторванные листы обшивки и ушли в надежде, что все здесь будет в целости и сохранности.

В конце марта и в апреле, почуяв весну, из-под снега стал выбираться стланик и совсем упрятал баржу. Стволы стланика приобрели упругость. Они походили на свернутую пружину. Едва ослабилось давление снега, как в лесу то здесь, то там раздавался короткий шорох, из-под сугробов выхлестывалась смороженная хвоя, ветки распрямлялись, раскидывая во все стороны мокрый снег. Между прочим, не только снег.

— Занятная штука, — сказал как-то Зотову Корней Петрович, показывая у себя на лбу легкий синяк с мелкими царапинами.

— Белка? Или бурундук?

— Представьте, ни тот, ни другой. Это стланик так стреляет. Хотите посмотреть?

Стоит сказать несколько слов об этом вечнозеленом растении Севера.

Стлаником здесь называют кедр. Под влиянием суровой природы он изменился до неузнаваемости. Его ствол не превышает толщины руки, в высоту он не растет больше 3–4 метров, шишки и орехи у него мельче, чем у сибирского кедра. А самое главное, кедр приобрел способность ложиться на зиму под снег, чтобы уберечь от мороза свою нежную зеленую хвою. С приходом весны стланик приобретает упругость и выпрямляется.

Они выбрали в лесу стланиковую ветвь и осторожно помогли ей освободиться из-под снега. Ветка свечой взвилась вверх. Полетели комки снега, кусочки льда, старая, прилипшая хвоя. Но дальше всего полетели стланиковые шишки. Будто их выбросили из пращи.

— Вот такая и угодила мне в лоб, — сконфуженно сказал Оболенский. — Я стоял и размышлял в лесу, а тут…

Шишки разлетались далеко от материнской ветки и падали в снег, глубоко проминая его. Так дерево расселяло свое потомство. Солнце нагревало коричневую шишку, она с каждым днем все глубже втаивала в снег, влажнела, орешки в ней набухали, и когда снега оставалось совсем мало, шишка уже оказывалась на земле или на мху, готовая при первом тепле пустить в землю корни. Ни дня потери, ни часу промедления. Растение Севера использовало каждую минуту тепла.

История стланиковой шишки навела Зотова на мысль ускорить таяние снега на месте будущего огорода. Он набрал из печки золы и однажды утром густо посыпал ею десятину луга возле дома.

— Удобряешь? — спросил его Илья.

— Нет, лето догоняю.

Расчет оказался правильным. Темный снег стал таять значительно скорее, и к концу апреля поляна совсем оголилась, хотя кругом еще лежало снега не меньше чем на две четверти.

Федосов с любопытством посмотрел на Зотова.

— Это ты славно придумал, парень. Можно теперь корчевать и сдирать дернину, готовить пашню. Ну, а семена ты думаешь готовить?

Зотов и Величко хорошо помнили, как хозяин заимки Петров выращивал рассаду капусты, брюквы, свеклы и высаживал ее в мае, когда минуют на Енисее крепкие морозы. У него для этого был устроен парничок. У колонистов не было парника, не было навоза. Но у них имелось стекло, а дров кругом лежало, что называется, невпроворот. Вечером колонисты снова выслушали речь Величко, в которой он призвал «милостивых государей» начать строить оранжерею. Товарищи вежливо послушали его, а потом сели точить топоры и пилы.

Оранжерею, или теплицу, они построили недалеко от дома, спиной к лесу и крутым скатом к солнцу. Она получилась в пять аршин шириной и в три сажени длиной. Пока Зотов с Федосовым рубили сруб, Величко и Оболенский выпиливали из сухих бревен лиственницы тонкие бруски длиной в пять аршин. Эти бруски они уложили одним концом на низкую переднюю стенку, которая подымалась на три бревна от земли, а вторым — на высокую заднюю стену под углом в 45 градусов. Пространство между брусками застеклили, щели замазали глиной. Внутри теплицы из плоских камней сделали печь и длинный боров от нее из конца в конец. А над печью и боровом поставили два стеллажа, на которые насыпали мерзлую землю.

С понятным волнением затопил Корней Петрович тепличную печь. Он ушел в теплицу рано вечером и не приходил домой до утра. Утром в теплице стоял такой пар, как в русской бане. Было жарко, словно в парной. Оболенский возник из тумана, как добрый дух, которому удалась очередная проказа. Лицо его сияло.

— Земличка уже, как бы это сказать, тает. Извольте пощупать.

Да, мерзлые глыбы дерна растаяли! В теплице стоял дух настоящей весны. За потными стеклами синело морозное небо, термометр показывал утром минус 17 градусов, а тут разваливалась от пара земля и зеленые шильца пырея высовывались из жухлого прошлогоднего дерна.

Через неделю, разделав на стеллажах землю, в которую добавили единственное имеющееся у людей удобрение — печную золу, Зотов торжественно посеял семена капусты, свеклы и лука-чернушки. А чтобы стеллажи не пустовали, засеял на пробу овес. Хотелось убедиться, годен ли он для посева.