— Твоя детка помогай. Злой дух отгоняй. Шаман привез из Челомжи. Теперь иди, Маша лежит, смеется, детка рядом, однако, сын… Сын, старая Келима?

Старуха снова что-то сказала, подобие улыбки растянуло ее рот. Зотов бросился домой.

Дверь была распахнута настежь. В доме тихо переговаривались женщины.

— С сыном вас, Николай Иванович, — услышал он и тут только разглядел маленькое личико ребенка.

Николай Иванович нагнулся над ним, растерянно заморгал. Маша тихо сказала:

— Подойди сюда…

Немного успокоившись, Зотов вышел на крыльцо. Шахурдин сидел с Корнеем Петровичем на бревне.

— Сын, однако? — спросил он. — Матвейка наперед угадал, шаман ученый добыл, он все знай.

Зотов обнял его:

— Где твои спутники?

— Домой поехал. Бабка поехал, шаман тоже. Три дня тайга ходить будут. Челомжа далеко. Матвейка отдыхай, завтра тоже домой идет. Довольный, а?

Он искренне верил, что помог Зотовым. Николай Иванович не стал разубеждать его. Добрые чувства при всех обстоятельствах остаются добрыми.

Сына они назвали Петром.

Поведение Белого Кина. Вести от друга. Снова Никамура. Что услышал Корней Петрович возле старой баржи.

Читатель уже знает, как мы начали разрабатывать целину возле бывшей колонии Зотова. Это был первый практический взнос агрономов прошлого поколения в сегодняшний день. Записи в дневниках и тетради с данными о погоде и о мерзлоте позволили нам по-новому оценить климат Приморья и разыскать отличные участки сенокоса и пастбищ. Мы применили старый способ освоения целинной земли, предложенный Ильей Величко, — уничтожали и жгли моходерн, а не запахивали его, как прежде. Наконец, в наших руках оказались еще сохранившиеся кусты малины, смородины, деревья рябины и кедровника, которые когда-то облагородил Зотов.

Раскрывая одну за другой страницы дневника, мы делали как бы перекличку двух поколений агрономов. Зотов был первооткрывателем в земледелии Севера. Мы шли по его стопам. И на долю нашего поколения хватало загадок, да таких, что голову поломать можно. Правда, после Зотова многое неясное становилось понятным. Мы скорее двигались вперед. Ученые, которые занимались Севером, считали, например, вечную мерзлоту единственным источником водоснабжения культурных растений. Зотов открыл им глаза: холодная надмерзлотная вода не годится для привозных растений, она пригодна лишь для местных, привычных к холоду растений.

Ну как не сказать ему спасибо!

Я не могу поставить точку на этом разговоре, пока не скажу, что, кроме чисто специального интереса к дневникам Зотова, с самого начала меня занимала и другая сторона тайны, окружающей колонию ссыльных: что же все-таки случилось с Николаем Ивановичем Зотовым, который, как видно из последнего письма Оболенского, погиб не своей смертью?

Итак, еще раз попробуем возвратиться к делам, давнопрошедшим.

Зотов писал, что Белый Кин жил в своем амбаре больше года. Он часто уходил куда-то на целые месяцы и возвращался не один. Оболенский не раз находил поблизости следы нескольких оленьих упряжек. Следы вели к их жилищу. Видно, Белый Кин все еще скрытно от колонистов торговал. Но куда он прятал пушнину, никто этого не знал. Амбар его стоял пустым. Да разве трудно спрятать в тайге какой угодно груз!

Кин по-прежнему был неразговорчив, замкнут и нелюдим. Он редко приходил в дом Зотовых, ни разу не улыбнулся маленькому Пете, являвшемуся теперь центром всеобщего внимания и восхищения. Маша как-то сказала мужу:

— Замороженный человек этот Кин. У него глаза и те холодные. Я боюсь его. Уверена, он поклоняется только мамоне. Души у него нет.

При встрече с Кином Зотов довольно решительно заявил:

— Прекратите обирать орочей, Кин. Иначе я попрошу вас отсюда. Все-то вас тянет на старое. Вы же обещали…

Торговец окинул агронома недобрым взглядом и молча ушел.

Однажды к берегу пристал катер. Весть о корабле принесли Байда с Буруном. Они примчались к дому и так лаяли, так звали всех за собой, что ни у Зотова, ни у Оболенского не осталось сомнения, что на реке кто-то есть.

Белый Кин сумрачно посмотрел на собак, вошел в амбар, взял ружье, мешок и скрылся в тайге.

Прибыл катер сторожевой охраны. Командир его, молодой и веселый таможенный моряк, имел к Зотову дело. Он передал ему письмо — конверт, надписанный рукой Федосова. Вместе с письмом Федосов пересылал «дело Зотова и Величко», изъятое из архивов бывшего полицейского управления. Письмо сохранилось, я привожу часть его текста.

«…Мы покончили, дорогие друзья, с неразберихой и междоусобицей, гражданская война завершилась, и только банды семеновцев кое-где еще бродят по тайге, пробираясь за границу. Теперь можно подумать и о хозяйственном строительстве. Как-то я вспомнил Никамуру. Слышал, что он еще действует. Мы обезвредим его. Но поймать контрабандиста — это полумера. Хорошо бы организовать возле вас факторию и наладить свою собственную торговлю. В Областном Совете меня поддержали, и если ты, Николай Иванович, одобришь эту мысль, мы сумеем выделить средства и пришлем людей. Твоя деятельность дает мне повод думать о будущей фактории как о центре культуры и экономического развития побережья…»

— Кем работает Федосов? — спросил Зотов у моряка.

— В областном Совете, заведует отделом.

В письме были строчки очень и очень печальные.

«…Наш дорогой Илья Ильич прошел со славой всю гражданскую войну, не раз отличился и в звании комиссара был послан в Тамбовскую губернию на ликвидацию банды Антонова. С прискорбием извещаю о его гибели. Вечная память этому человеку большого сердца, который шел к науке через классовую битву…»

Известие как гром поразило Зотова и Оболенского. Черноусый весельчак и оратор! Так и не дождался он осуществления своей мечты!..

Маша заплакала.

— Везде борьба, всюду потери… — задумчиво сказал Зотов и почему-то сразу вспомнил Никамуру. — Его помощник у нас, — сказал он моряку.

— Мы его арестуем.

— Он ушел. Не найдете.

— Жаль. Опасный человек, остерегайтесь его.

Когда катер ушел и увез ответное письмо Зотова старому другу, Белый Кин вышел из тайги. Встретившись с Зотовым, спросил:

— За мной?

— За вами. Лучше уходите отсюда, Кин. Мы организуем факторию, и вашей фирме на этом берегу больше нечего делать. Ищите другие места, Советская Россия закроет перед вами границу. Так и скажите своему шефу. Настало иное время. Не для вас.

Белый Кин ничего не ответил. Он лишь как-то странно посмотрел на Зотова.

Последние дни Бека очень часто отправлялся на берег моря и в нужный момент не всегда удавалось разыскать его. Однажды под вечер Оболенский хотел привезти воды для теплиц, долго звал лося, но так и не дозвался. Захватив ружье, Корней Петрович пошел по его следу, который вел к старой барже. Бека успел протоптать здесь заметную тропинку.

Корней Иванович шел с большой осторожностью, желая узнать, что же именно привлекало флегматичного Беку в эти места. Уже вечерело, смутные тени падали на затихший лес, звуки раздавались отчетливо и далеко, но Оболенский в своих ичигах шел так тихо, что не слышал собственных шагов. Тропинка привела его к барже, Приблизившись, Корней Петрович услышал, как громко и довольно сопит лось: шершавым языком он тщательно вылизывал обшивку баржи. Так вот что привлекало сюда Беку! Соль, лежавшая когда-то в барже, пропитала обшивку трюма. Бека нашел эту приманку и ходил лакомиться.

Оболенский расплылся в доброй улыбке. Ах мошенник! Он уже открыл рот, чтобы ласково позвать лося, как вдруг Бека нечаянно задел рогами за доски баржи. Раздался громкий звук. Тотчас наверху хлопнула дверь кубрика, и человеческая фигура спрыгнула с палубы вниз. Щелкнул взведенный курок револьвера. Оболенский пригнулся и лег за кустом. Человек с револьвером в руках крадучись обходил баржу.

— Кто здесь? — спросил он.

Голос был незнакомый.