— Можно посмотреть? .

— Смотри, пустой штука, она не стреляй. Я взял наган в руки. Действительно, то был очень старый, сильно заржавленный, весь почерневший наган. Спусковой механизм уже не действовал, одна деревянная щечка еле держалась. В барабане заклинились две пустые гильзы, остальные пять отверстий были свободны. На железной дужке рукоятки я разобрал полустертый знак: в полукружье буквы «С» стояли «А» и «Р». Знак был выбит точками. Вероятно, инициалы владельца.

— Откуда он у тебя? — спросил я, смутно чувствуя, что эта штука тоже как-то связана с прошлым.

— Начальник фактории дал, вот фамилий не помню. Наган валялся тайга, я подобрал около Зотов, увидел, принес фактория, сказал: «На, бери». Он взял, вынул патрон, а револьвер подарил. Однако и без патрон хороший штука. Встретил тайга плохой человек с длинный ножик, вынул наган, сказал: «Стой!», он рука вверх, ножик бросал, вперед меня ходил, боялся…

— Зотова убили из этого нагана, как ты думаешь?

— Ага! Из этой штука. Когда Байда уцепил бандит

за нога, он закричал, стрелял собака, бросал наган, бежал тайга. Потом видел след. Правый нога кровь идет, хромает бандит и палка правый рука помогай себе идти.

— Значит, пустые гильзы те самые, из которых вышли пули в Зотова и Байду?

— Ага. Два раза стрелял и бежал.

— Кто?

— Бандит, а кто — не знай. Не догнал.

Оболенский слышал, как Зотов крикнул: «Стой, мерзавец, я узнал тебя!» Из бандитов он никого не знал, кроме Белого Кина и Джона Никамуры. Кто из них?

Старик слушал меня через силу, засыпал. Я одолел его разговором, утомил до крайности. Лицо ороча разгладилось, стало спокойным и трогательно наивным. И как ни велико было желание продолжить разговор, рука не поднялась будить уставшего человека. До утра…

Сон долго не шел ко мне. В памяти все время стояла трагедия двадцать третьего — двадцать четвертого годов. Мне было искренне жаль Зотова и Величко. С какой верой в свое призвание, в науку начали они жизнь, как, рвались к будущему, как искренне хотели помочь человечеству в его борьбе с неустроенной природой! Слишком неравными оказались силы. Против энтузиазма и вдохновения двух ученых стояла каменная стена царизма и дух реакции. Величко раньше Зотова понял, что путь к расцвету науки идет только через борьбу. Он сложил свою голову в этой борьбе. Николай Иванович Зотов несколько позже столкнулся все с той же исторической неизбежностью. И он погиб в борьбе с людьми, выше всего ставившими деньги и наживу. Зотов мешал им, они убили Зотова. «Служитель мамоны» — это сказала, кажется, Мария Зотова о Белом Кине.

Утром мы с Шахурдиным уселись пить чай. Он без умолку рассказывал мне о своих делах, о таежных приключениях, шутил, пил стакан за стаканом, а я сидел, как говорится, «с печальной думой на челе» и никак не мог отделаться от навязчивой мысли об убийстве Зотова.

— Слушай, Матвей Ведиктович (и я стал называть его так с легкой руки Шустова), кто такой Белый Кин, расскажи о нем все, что знаешь.

— Белый Кин? Купец просто, потом банда ушел. Никамура золото пронюхал, банда посылал. Кина за золотом посылал. Знаешь, какой он? Нет? Худой, белый, борода узкий, длинный, рука и нога, как женщин, — белый-белый. Глаза похож на вода в реке, прозрачный такой. Молчит много, думай много, деньга любит. Когда серчал, говори: «тюленья потроха» или еще… «китовый пасть нараспашка»…

— Дай-ка наган! — приказал я Шахурдину.

— Возьми, возьми… Хочешь, подарю? — Он думал, что игрушка нравится мне.

Я еще раз осмотрел наган. В круглой букве «С» ясно виднелись «А» и «Р». Это инициалы убийцы.

Мы с Шахурдиным сели к письменному столу, я слово в слово записал его рассказ, он подписал листки. Теперь это был не просто рассказ, а свидетельские показания. Я не знал, удастся ли разыскать убийцу, когда прошло столько лет, и вообще жив ли он, но решил довести дело до конца. Всякое преступление рано или поздно раскрывается.

Вместе с директором и Матвеем Ведиктовичем мы верхами поехали к старой фактории. Шахурдин оживился, всё ему здесь было знакомо. Правда, ландшафт успел измениться: вокруг дома лежали распаханные поля, слышался звон пилы, стук топоров. Совхоз строил новые дома и теплицы. Но лес по краям стоял нетронутый, мы оберегали его.

Наш гость быстро нашел холмик справа от бывшей фактории. Широкая черемуха почти закрыла густыми ветками две еле заметные могилы. Спелые ягоды тяжело обвисли на ветках. Будто знамена склонились над прахом погибших.

Мы сняли кепки, молча постояли над могильным холмом. В лесу было тихо и сумрачно, как на кладбище. И вдруг эту тишину разорвала резкая дробь тракторного пускача. Дизель протарахтел, отсек такты пускача и гулко заклокотал восьмидесятисильным мотором. Лес задрожал, зашептался.

Мы с директором переглянулись. Грохотом тракторов двадцатый век салютовал первому агроному Дальнего Севера России…

Возвращались домой молча. Фыркали лошади. Матвей клевал носом. Подъехали к центральной усадьбе. Вокруг нас по обе стороны дороги лежали возделанные огороды, ярко блестели стекла парников и теплиц. Около домов поселка играли дети, по лугам бродили коровы. Иван Иванович вдруг сказал:

— Совхоз имени Николая Зотова. Неплохо звучит, а? Надо, пожалуй, возбудить ходатайство. Ты как считаешь?

Я с готовностью сказал:

- Да!

где рассказывается о некоторых фактах из истории Колымы. Злые люди ходят по тайге. Савелий Каюк.

Еще не устоялось как следует людское море в Советской России, еще двигались по стране массы народа и только-только начиналось великое строительство, которое через несколько лет захватит и юг, и север, и восток, и запад, а уже слухами о далеких краях, где и жизнь легка, и фарт лежит под ногами, полнились перенаселенные города и неустроенные села.

Даль манила, как всегда. Звала к себе богатая, таинственная Сибирь. Шли составы, дымились семейные теплушки. Люди ехали на Восток.

В двадцать пятом году слухи о богатстве Колымы стали особенно упорно ходить по Сибири и смущать головы непоседливых людей и охотников до легкой наживы. Таких людей в Восточной Сибири с ее старыми золотыми приисками и древними, как сама тайга, нравами было в те годы немало. В чайных потребкооперации, в тесных бараках золотоискателей, на зимовках и у таежных костров поговаривали, что золото на Колымских горах лежит чуть ли не под корнями лиственниц; стоит только нагнуться и посмотреть на воду в горных ручьях, как тотчас же увидишь золотой песок и самородки размером от булавочной головки до утюга. Бери, коль не боишься замочить персты…

Молва росла, обволакивалась былями, а больше небылицами, заставляла людей чутко склоняться к рассказчикам, которые передавали слухи дальше, не забывая присовокупить что-нибудь красочное и от себя. Шепотом утверждали, что некий охотник сломал себе зуб, когда ел утиные потроха. Вынув изо рта зловредный камешек, он обомлел: то был кусочек чистого золота. Уж если утки склевывают самородки, значит, дело нешутейное!

Тянулись на восток люди.

Поговаривали, что какой-то Савелий Каюк принес в золотую кассу в низовьях Алдана чуть не полведра золотого песку. Во хмелю он проговорился, что собрал золото на Индигирке, в лесу под вывороченным пеньком. Наутро его уже ждали десятка два добытчиков. Но старателя и след простыл: Савелий Каюк еще потемну ушел в неведомый край за новым ведерком.

Собирались в дальний путь ватажки, артели. Они долго качали головами и вздыхали над самодельной картой, мерили спичками длинные версты, перебирали по памяти коварные порожистые реки, ежились от одного упоминания о восьмимесячной зиме и, пораздумав, уходили восвояси, вздыхая о несбыточном богатстве. Уж больно далек и неприветлив был тот золотой край.