— Здесь жить пока останемся. Видишь, дом построили.

— Хороший хата. А зачем тайга жечь собрался? Твой дым знаешь где слышал? Далеко-далеко! Думал, костер большой кто палит, лесной пожар весной не бывает. На дым пришел сюда. Бери теперь шкура, давай мука и патрон. Матвейка скорей идет в горы. Женщина помирай, ждать нельзя никак.

— Муки дадим и соли дадим. А патронов у нас нет.

— Как нет? И ружья нет, да? Ой-ой, как плоха! Чем жить будешь?

Он долго качал головой и рассматривал хозяев. Он так и не понял, что это за люди.

На другое утро колонисты помогли ему навьючить на оленей два мешка муки, насыпали в котомку соли и проводили гостя в обратный путь.

Тюки со шкурами Шахурдин взять отказался категорически. Гостеприимство и доброта колонистов и радовали его, и пугали. Он все еще силился определить, кто они такие. «Дурной купец», — бормотал он, имея в виду чернобородого Федосова, который сказал, что платы за муку и соль он не возьмет.

А через две недели Ведикт Шахурдин появился снова. Он открыл дверь и запросто вошел в комнату, улыбаясь своим старым знакомым.

— Здравствуй, лючи. Матвейка опять по свой тропа пришел, хороший весть принес. Орочель спасибо тебе прислал, детка на ноги поднял, смеяться стал. Кочуем на новый место, к вам близко-близко, два дня ходи по тайга. Сосед, а?

— Оленей где достал? — спросил его Федосов.

— Менял у якутов. Шкурка выдра отдал, белка много-много. Два десятка хороший олень взял. И патрон мало-мало добыл, уже три медведь повалил.

На этот раз Шахурдин приехал только из-за колонистов. Он беспокоился, как они живут без ружья и без мяса, и решил выучить их ловить рыбу и зверя. Хотел отплатить добром за добро.

Наговорившись, он лег на разостланную парку, долго ворочался с боку на бок, но так и не заснул.

— Пойду за дверь, — сказал он, подымаясь. — Там посплю.

Федосов видел в окно, как возле леса вспыхнул костер. Шахурдин нарубил веток стланика, сделал что-то вроде стенки из веток, подстелил хвою под себя и уселся лицом к костру, уставившись сонными глазами на огонь. Потом склонился на бок, прилег на ружье и уснул.

Утром его у костра не оказалось. Через час Шахурдин явился и принес десятка три мальмы, хариусов и двух глухарей.

— Стрелял? — спросил Величко.

— На глухарь патрон жалко. Силок поймал. Хочешь, покажу?

У Оболенского заинтересованно блеснули глаза. Он проявил отеческую заботу о Матвейке, накормил его и потом увел в лес. Корней Петрович решил пополнить свои охотничьи знания.

Вечером они пришли из тайги с богатой добычей. Оболенский нес четырех больших рябчиков-каряга, Щахурдин — еще одного глухаря и полинявшего зайца. Охотники были оживленны и выглядели большими друзьями.

— Верите ли, господа, без единого выстрела! — захлебываясь, рассказывал Оболенский. — Сплошная хитрость. Следопыт! Как он знает жизнь леса, как разбирается в следах, в звуках! Этих рябчиков я поймал сам. Оказывается, они настолько глупы, что подставляют голову под петлю, только бери их. Теперь мы будем с мясом!

Матвей-Ведикт улыбался, лицо его лоснилось, глаза весело моргали. Он снял с себя сумку, куртку, засучил штаны и пошел к ручью умываться. А потом подошел к Зотову с Федосовым, сел на корточки и долго смотрел, как они сажают капустную рассаду.

— Зачем трава втыкаешь? — спросил он, кивая на свежую посадку.

— Большая вырастет, кормить нас будет.

Он с сомнением покачал головой. Не верил. Осторожно, пальцем дотронулся до нежного листка, цокнул языком и сказал:

— Балдымакта[2] трава. Ты ее сажаешь, как Эскери[3]. Это очень хорошо.

Он прожил у колонистов неделю. И все дни проводил в обществе Оболенского. В доме появились мясо, рыба, ягоды — всего вволю. Ночи Матвей-Ведикт проводил у костра.

— Вот человек! — вздыхал Корней Петрович. — Куда там Пятница у Робинзона! Кладезь знаний у этого дитяти природы. И доброты исключительной. Давайте уговорим его остаться.

Словно угадав тайные намерения своего приятеля, Шахурдин на другой же день стал собираться в обратный путь. Он привел своих оленей, осмотрел и подремонтировал вьюки. Сказал:

— Домой нада. Корней дела научил, вас кормить будет. Охотник — у-у!

И засмеялся.

Колонисты нагрузили оленей мукой и солью. Оболенский взялся проводить Шахурдина до реки. Попрощавшись, Матвей потянул переднего оленя за повод, и маленький караван скрылся в лесу.

Оболенский вернулся через два часа. Бледный, взволнованный, он влетел в дом и, едва отдышавшись, сказал:

— Корабль! Там, возле устья…

из которой мы узнаем о решении колонии не выдавать своего присутствия купцу. Матвейка-Ведикт выступает в роли посредника. Важное приобретение.

Это известие каждый из колонистов воспринял по-своему. Зотов вскочил и радостно вскрикнул. Весь забытый мир возник перед глазами. Маша, Москва, университет… Первым его желанием было сейчас же идти на берег, сесть на корабль и плыть, плыть, пока не возникнет из синевы моря остров Аскольда, Золотой Рог, Владивосток и оттуда — прямая дорога в Россию. Он встал и начал собираться. Тут только он увидел глаза Ильи.

Величко спокойно смотрел на Зотова.

— Ты что? — спросил его Зотов.

— Ничего. Смотрю на тебя и думаю: а помнишь ли ты о десятилетнем сроке ссылки? Первый встреченный тобою жандарм будет означать ее начало. И конец нашей мечте, которую мы начали осуществлять. Посмотри в окно, Николай…

За окном на темной пашне доверчиво зеленели недавно высаженные растения.

— И это еще не все, товарищи, — сказал Федосов. — Ссылка ссылкой, но кто знает, как воспримут наше неожиданное появление в мире опекуны из жандармского управления. Удобнее всего в их положении будет сделать так, чтобы воскресшие из небытия снова отправились в потусторонний мир. Только уж всерьез, без хлопот и свидетелей. Мое предложение: не показываться купцам, кто бы они ни были.

Это было единственно правильное решение. Не показываться. Не подвергать себя новому риску. Не разрушать с таким трудом налаженную жизнь, в которой уже появился какой-то смысл, какие-то тайные надежды. Но Маша… Как же это все совместить и уладить?

— Где Шахурдин? — спросил Илья.

— Там… — Оболенский махнул рукой на запад. — У реки…

— Он встретит купцов?

— Нет. Я велел ждать в лесу.

— Тогда пошли!

Они быстро зашагали вдоль ручья. Скоро колонисты уже сидели на берегу и смотрели сквозь редкий лес на свою реку. На другой стороне, ниже по течению, где стоял остов старой яранги, копошились люди. Купцы приехали на выбранное место, они устанавливали палатку. Моря отсюда не было видно. Там стоял их корабль.

Колонисты не сразу отыскали Шахурдина, хотя старательно оглядывались по сторонам. Неужели ушел? Но вот чей-то осторожный кашель раздался совсем рядом. Матвей-Ведикт сидел под выворотом: большая лиственница упала и потянула за собой корни вместе с дерном и травой. Выворот поднялся как шалаш. Матвей удобно устроился среди корней, послушные олени стояли рядом с ним. Колокольчики он снял. Серая шерсть сливалась с серой землей выворота, и только черные глаза и влажные носы выделялись более рельефно.

Матвей-Ведикт ждал разъяснения: почему колонисты не бегут к приезжим лючи, не обнимаются с ними и почему у них таинственный вид?

— Слушай, Матвей, — сказал ему Федосов. — Слушай меня хорошо, парень. Нам нельзя показываться чужим людям, они посадят нас в тюрьму. Понял?

Шахурдин кивнул головой. Он понял. Орочель знает ссыльных и не любит человека с револьвером.

Все вместе пошли обратно к дому. Матвейка ночевал в колонии.

Утром колонисты навьючили на оленей тюки со шкурками и попросили Матвея ехать к купцам. Пусть скажет, что приехал прямо со стойбища.