Дымов повел глазом в нашу сторону, хотел поздороваться, но тут же, вспомнив обстановку, отвернулся и сказал следователю:
— Мы с ним познакомились и стали друзьями,
— А потом?
— Его убрали.
— Убили, вы хотите сказать?
— Это сделали другие, не я,
— Кто?
— Я их не знаю.
— Странно. Где совершено убийство?
— Рассказывали, что в горах. Пошли на охоту. Он не вернулся. Мне только передали его документы. И все. Я поехал за него в Магадан.
— Кто нанимал убийц? Кто ваш хозяин все-таки?
— У меня нет хозяина.
— Значит, вы сами наняли убийц?
Арестованный молчал, потирал руки, прятал глаза.
— Ваше настоящее имя? — неожиданно спросил следователь.
Дымов молчал. Следователь позвонил, сказал конвойному солдату:
— Введите…
В дверях показался Скалов. Как он постарел, сгорбился! Это был волк, которого другие волки выбросили из стаи за ненадобностью. Скалов вошел и ни на кого не посмотрел. Только на Дымова. Только на него. Дымов сидел съежившись. В прозрачных глазах Скалова вспыхнула ненависть, он ехидно улыбнулся.
— И ты попался, китовая пасть нараспашку! — глухим голосом сказал Белый Кин. — Допрыгался все-таки, Джон Никамура. Не успел удрать.
Мы с Зотовым вздрогнули и переглянулись. Так это и есть Джон Никамура, глава шайки, ее вдохновитель и атаман? Вот он какой!
Голова Никамуры опустилась. И вдруг он выпрямился, положил руки на край стола и твердо посмотрел на следователя.
— Да, меня зовут Джон Никамура.
— Ну вот, а вы зачем-то скрывали такое известное имя, — сказал следователь. — Теперь все ясно, и мы начнем говорить как деловые люди. Уведите. — Следователь кивнул на Скалова.
— Да, мое имя Джон Никамура, — повторил арестованный и добавил: — Но я никого не убивал, руки мои чисты. Я только торговал. Я хотел участвовать в освоении этого края, помогать русским, нести сюда цивилизацию, порядок, добывать золото.
— А корабль, потопленный перед началом войны? На нем погибло много людей. Разве их кровь не на ваших руках?
— Ничего не знаю, — торопливо сказал Никамура.
— Это точно?
— Ничего не знаю, — повторил он.
— Тогда мы спросим Винокурова. Он передавал сведения по радио, он служил наводчиком.
Никамура снял руки со стола. Теперь он опять не знал, куда их деть.
— Не надо спрашивать, — тихо сказал он. — Все было именно так.
— Запишем, что все было именно так, — удовлетворенно сказал следователь.
— Я бы хотел сделать перерыв, — попросил Никамура, не глядя на следователя. — Я очень плохо себя чувствую.
— Пожалуйста. Отдохните и, кстати, вспомните некоторые детали своей прошлой деятельности. Вот вам бумага, вопросы, карандаш. Трудитесь, чтобы даром время не терять.
Никамура вышел. Мы положили на стол следователя свои документы, револьвер и начали беседу. Часа через два вышли на улицу и облегченно вздохнули. Все это очень действует на нервы, раздражает. Плохое — оно всегда плохо.
За эти несколько дней я получил возможность изучить материалы следствия, на основании которых удалось написать две последние части нашего романа. Ничто не осталось неясным. История с экспедицией «Союззолота», гибель старателей-одиночек, катастрофа с кораблем, убийство Бортникова, попытка взрыва на пароходе.
Жизнь Джона Никамуры и его подручных была прослежена с того далекого дня, когда он и Белый Кин, молодые, сильные и удачливые в делах люди, впервые высадились в устье реки на Катуйском берегу, и до самых последних событий начала 1943 года. Пусть читатель судит сам, что сделали эти люди для истории и чего они заслужили.
Много страниц из дневника Зотова и записей его товарищей были переписаны следователем в дело шайки диверсантов и убийц. Остались у следователя и старый револьвер с инициалами Белого Кина, и листки с опросом Шахурдина. Больше мы не видели ни Джона Никамуры, ни Скалова, ни других участников шайки.
Их расстреляли по приговору суда весной того же гада.
Но с одним из невольных сообщников Никамуры мне все-таки пришлось встретиться. Я говорю о Кирилле Власовиче Омарове.
Только прежде чем сказать о нем, придется сделать маленькое отступление.
Вы, наверное, не забыли еще человека, о котором мы упоминали несколько раз как о добром, душевном и отзывчивом. Речь идет об Иване Ивановиче Шустове, который играет в нашем повествовании хоть и не большую, но важную роль. Ведь это он помог разыскать Шахурдина и сохранить в целости питомник Николая Ивановича Зотова, растения из которого находятся теперь в Май-Урье в надежных руках Петра Зотова. Не кто иной, как Шустов раздобыл в архивах Владивостока документы, характеризующие деятельность первого агронома на Севере. Да и судьба молодого Зотова, приехавшего на Север, так или иначе связана с директором Катуйского совхоза.
Шустов работал в Катуйске почти семь лет. Последнее время он часто жаловался на сердце и нет-нет да и заводил разговор о перемене климата. Ему было трудно говорить об этом: слишком глубокие корни пустил человек в этом крае. Трудами и заботами Шустова выстроен самый большой совхоз треста. Но здоровье…
Зубрилин сказал мне:
— Ты бы съездил в Катуйск, повидал старика. Он часто спрашивает о тебе. Пока есть свободное время.
Не мешкая, поехал я в Нагаево, откуда прямо со льда бухты летали в Катуйск маленькие самолеты.
В порту мы и встретились с Омаровым.
Сперва я не узнал его. Он стоял в группе людей, ожидавших посадки в другой самолет, который летел на юг. Что-то знакомое мелькнуло в облике этого низенького, черноглазого человека в шапке, надвинутой на самые глаза. На нем неловко, боком, сидело слишком длинное пальто с длинными рукавами, он сутулился, смотрел на мир сурово и неприступно.
— Слышь, агроном! — окликнул он сиплым голосом.
— Омаров? — Я подошел ближе.
Да, он. Постаревший, с недельной щетиной на подбородке и вялыми щеками, бравый капитан выглядел очень плохо. Вот так так…
Наверное, у меня на лице было написано все, о чем я думал в эту минуту, потому что он вдруг сказал, вымученно улыбнувшись:
— Что, сдал Омаров с лица?
— Да, вы как-то…
— Любой на моем месте… Куда едете? — Он вдруг перешел на «вы». Это тоже не походило на прежнего Омарова.
Не дожидаясь моего ответа, сказал:
— Хотел увидеть Зубрилина, да вот… — Он оглянулся.
Только тут я понял, что рядом с ним конвой. — Передайте замполиту, что я очень сожалею о нашей размолвке. Неправ я, зря обидел его, так и передайте. Ни в чем Зубрилин передо мной не виноват, во всем я…
У него задрожал подбородок, глаза странно забегали. Вздохнув и оправившись, он добавил:
— Столько лет проработать в органах и допустить, чтобы… Никак себе не прощу. Вот куда завела самонадеянность.
— Да будет вам, — как можно мягче сказал я.
— На всю жизнь урок.
— Куда летите?
— В Хабаровск везут. А оттуда прямиком на фронт. Штрафной батальон — так определили в трибунале.
Омаров хотел еще что-то сказать, но конвойный заторопился.
— Давай, давай… — не очень ласково произнес он и показал на самолет.
— Прощай, агроном, — сказал Омаров. — Не поминай лихом.
— Прощайте, Омаров, — ответил я и проводил его глазами.
Через час и я сидел в тесном гнезде двухместного самолета. Дрожа всеми своими проволоками и отфыркиваясь, он несся по льду бухты, подпрыгивал на неровностях, а оторвавшись от земли, стал падать с крыла на крыло, скользить вниз, менять курс и всячески измываться над летчиком и единственным пассажиром, пока не набрал высоту и не ушел от ветра, который озорничал над морем и сопками.
Сорок минут полета вдоль берега — и под нами возникла бывшая фактория, поселок совхоза, теплицы, коровники, поля среди леса. Знакомые, почти родные места.
Иван Иванович Шустов был очень обрадован.
— Не забыл старого… Ну, рассказывай. Как Петя? У него, слышал я, сынок? Как звать-то? А что ребята? Как новый совхоз? Ты говори, не мямли, не томи душу.
