Уже несколько месяцев к нему наведывался рыжий котенок, который прокрадывался на чердак по крышам. Теперь он уселся на подоконник и вылизывал себе лапы. Обычно Мишель готовил ему какое-нибудь угощение, но сегодня забыл. Он поискал мисочку, куда наливал молоко и клал еще что-нибудь: кусочек хлеба, сыра или мяса.

Наклонившись за мисочкой, Мишель краем глаза увидел нечто такое, от чего дрожь пробежала по спине: во рту у кота виднелось еще живое жирное насекомое. Он выпустил добычу из зубов и начал с ней играть, подцепляя лапками. В тот же миг над башней перед окном вспыхнул яркий свет, озаряя все вокруг.

Мишель встревоженно поднялся на ноги. У него в мозгу всплыли строки о Гелиополисе, Городе солнца, которые он написал в книге об иероглифах Гораполлона:

Бог с кошачьей головой и тридцатью пальцами. Вспышка света померкла, и ночь снова воцарилась над башней Эмпери, но сердце Мишеля все еще бешено колотилось. Он осторожно подошел к котенку, который в пылу игры умертвил-таки насекомое. Мишель боялся увидеть на подоконнике скарабея, escarbot. Это означало бы, что рядом находится кто-то из иллюминатов, возможно сам Ульрих.

Он с нетерпением вытянул вперед голову, и у него вырвался вздох облегчения. Насекомое, с которым играл котенок, оказалось всего лишь тараканом. Забавляясь собственным страхом, Мишель погладил котенка по спинке и ласково сказал:

— Что за гадость ты хочешь съесть? Подожди, я тебя угощу кое-чем получше.

Он снял с полки горшок с кислым молоком и налил его в мисочку. Едва завидев молоко, котенок бросил замученную жертву, спрыгнул в комнату и принялся жадно лакать.

Мишель снова погладил его и взглянул в окно. Сполох света над башней легко объяснялся: было уже очень поздно, и лучи близкого рассвета могли, скрещиваясь друг с другом, на миг озарить небо. Магия была тут ни при чем.

Котенок все съел и, увидев, что больше ничего не дадут, одним прыжком взлетел на подоконник. В два других прыжка он исчез за крышами.

Успокоенный Мишель наклонился, чтобы забрать пустую мисочку, как вдруг увидел свой плащ. Он сбросил его, когда вечером входил в чердачную комнату. Плащ остался на прежнем месте, но теперь висел в воздухе параллельно полу. Не было ни малейшего ветерка, который мог бы поднять его над землей.

Горло Мишеля сжалось от ужаса. Он опустил глаза на стол: кольцо бесшумно крутилось вокруг своей оси. Тогда он понял, что в комнате хозяйничала мощнейшая энергия, исходившая от невидимого источника. Тяжело дыша, он несколько раз перекрестился, потом крикнул:

— Ульрих, я знаю, что ты здесь! Подай же знак!

Ответа не последовало, только содрогнулись и застучали все находившиеся в комнате предметы. Мишель понял, что дело дошло уже не просто до угроз: это был вызов. Борясь со страхом, он скрестил руки на груди и выступил на середину комнаты.

— Я опубликую все свои пророчества, Ульрих, — отчеканил он, сверля глазами невидимого врага. — И никакой демон не сможет этому помешать, даже ты.

Стук прекратился. Плащ упал на пол. Кольцо еще немного покрутилось, потом с тихим звоном улеглось на столе и замерло.

Приводя себя в порядок, Катерина думала, сколько же лет она не занималась любовью. Много, и никогда ей еще не было так хорошо. Быть может, необычайные обстоятельства придали особый вкус событию, которое в юности было ей неприятно, а в зрелые годы воспринималось как абсолютно лишнее. Отчасти в этом была заслуга деликатного и чуткого партнера. Мишель Серве отвернулся, чтобы натянуть штаны, потом с нежностью посмотрел на нее:

— Благодарю вас, друг мой. Я знаю: чтобы прийти ко мне в тюрьму и удалить стражу, вы заплатили немалую сумму. Моя благодарность за этот поступок — ничто в сравнении с тем мигом счастья, что вы мне подарили.

Она улыбнулась, застегивая лиф.

— Вы говорите так, словно я помогла вам удовлетворить жизненно важную потребность: накормила и напоила. Надеюсь, что между нами состоялось нечто большее.

— О, конечно большее! — со страстью воскликнул Серве. — Я полюбил вас сразу, как только увидел впервые. И мои неловкие слова были призваны выразить вам, как высоко ценю я ваше мужество. Мне кажется, любовь впервые проникла в застенки инквизиции.

На самом деле обычные тюрьмы были настоящим адом, но для некоторых узников делали исключение. Они пользовались известной свободой, и к ним впускали жен и возлюбленных. Застенки инквизиции пользовались дурной славой из-за строгости содержания заключенных. Инквизиторы были убеждены, что строгий режим, carcerus arctus, дисциплинирует и побуждает виновных сознаваться, а свидетелей давать показания. Матье Ори, который из Лиона управлял всей французской инквизицией, горячо поддерживал эту теорию.

Катерина кивнула:

— Я тоже думаю, что сюда впервые пробралось чувство.

И, словно желая отметить такое завоевание, она бросила на землю платок, которым только что стерла с тела следы страсти Серве.

— Однако для вас, Мишель, этот случай станет последним: дальше вы будете наслаждаться моей любовью уже на свободе.

Серве ошеломленно на нее взглянул.

— Не хотите же вы сказать, что вам удалось убедить стражу выпустить меня! На это не хватило бы всей королевской казны.

— Даже и не пыталась. Подкупить удаюсь только одного стражника, об остальных позаботится Пьетро Джелидо. Как только я уйду и начнется вечерняя служба, он возьмется за дело с отрядом гугенотов.

Серве приподнял бровь.

— Говорите, Пьетро Джелидо? Не думаю, чтобы он питал ко мне дружеские чувства, особенно после нашего свидания.

— О, он убежден, что мы встречались, чтобы обсудить побег. Он послал меня вперед выяснить, в каком крыле здания вы содержитесь. Если у него и есть какие-то подозрения относительно нас, то он умело их прячет.

— Осторожнее, Катерина, искусство лицемерия для него все равно что бревиарий[38]. Я ведь никогда не скрывал своей любви к вам. Думаете, он ничего не заметил?

Не будучи в этом убеждена, Катерина коротко рассмеялась.

— Пьетро говорит мне о любви, когда об этом вспоминает. Но не думайте, Мишель, что он хоть раз проявил свои чувства на практике. Он гнушается физической близостью с женщиной, считает ее греховной. За все время наших отношений он всего пару раз меня поцеловал, да и то просто прикоснулся к моим губам. Ничего другого между нами не было.

— Настоящий кальвинист, — прошептал Серве с невольным восхищением, — Ничего не скажешь, это люди твердой закалки. Все попытки их подавить пока не увенчались успехом. Чтобы от них избавиться, королю надо убить их от первого до последнего.

— Меня гугеноты немного пугают. Очень уж они строги и мрачны. Если власть окажется у них в руках, они будут такими же неумолимыми, как Матье Ори, если не хуже.

— Да нет, нет, — улыбнулся Серве, словно услышал наивную глупость. — Женева — столица свободы и терпимости. Там находят общий язык все антиконформистские течения.

— В самом деле? — Катерина пожала плечами, — Ну, может, вы и правы. Но мне пора, уже темнеет.

Серве поцеловал ей руку, потом запечатлел страстный поцелуй на щеке и губах.

— До свидания, герцогиня. Если нам и не суждено больше увидеться, я буду благодарен вам до самой смерти. Вы подарили бедному узнику минуты наивысшей радости.