— Откройте, или я высажу дверь!

Удар забрал все оставшиеся силы Пьетро Джелидо. Он дернулся в последний раз и затих. Тело перестало биться в судорогах и наконец расслабилось. На лице застыло выражение пережитых страданий.

Катерина пыталась вытащить клинок из живота.

— Не может быть! Не может быть! — не переставая, кричала она, чувствуя, как жизнь покидает ее вместе с кровью, которая бежала уже потоком.

Боль, поначалу невыносимая, теперь то утихала, то вспыхивала, пульсируя, как при невралгии. Перед глазами плыли небеса, то темные и пустынные, то озаренные красноватым светом, и спирали крутящихся звезд, которые растворялись в газовых туманностях. Прозрачные сферы парили одна над другой, и пройти сквозь них можно было, только заплатив дань непонятным существам, затаившимся во мраке.

Удары в дверь становились все сильнее и настойчивее. Гвозди, держащие замок, начали понемногу расшатываться.

— Давайте, ребята, нажмите еще! — кричал трактирщик, — Дверь поддается!

Катерина слышала слова, но смысла не понимала. Она вдруг обнаружила, что сползла на тело Пьетро Джелидо, и горло ее заполнилось кровавой слюной. Каждая судорога расшатывала торчащий клинок, и рана становилась все больше. Нестерпимая боль снова жгла внутренности, но Катерина как бы отстранилась от нее. В том уголке ее мозга, который уже заглянул в небытие, снова зазвучал голос с испанским акцентом:

— Ну же, друг мой, вы входите в Абразакс, но, чтобы войти, нужно знать числа. Вы их знаете?

Она услышала, как отвечает:

— Нет.

— Вы знаете их, — настаивал голос почти сердито. — Одна часть меня находится внутри вас, и она знает числа. Вы должны только подчиниться. Я буду называть числа, а вы постарайтесъ вспомнить соответствующие понятия и отвечайте.

— Хорошо, — шепнул разум Катерины, который уже и не пытался что-нибудь понять.

— Один, — произнес голос из колеблющегося мрака. — Что означает число один?

И непомраченный участок сознания Катерины немедленно дал ответ, чем немало ее удивил.

— Один — это самосознание божества, не имеющего ни отцов, ни матерей.

— Браво, работайте с этим представлением. А теперь второе число: два.

— Два — это диада. Число один отражается в себе самом и порождает волю как собственное расширение.

— Совершенно верно. Сто.

— Сто — это десять раз по десять. Совершенная иллюзия. Маска поверх маски. Материальный мир.

— Снова один.

Оглушительный грохот вернул Катерину к действительности. Дверь рухнула под ударами плеч трактирщика и его помощников. Они уже были готовы ворваться в комнату, но в ужасе застыли у порога. Один из них перекрестился.

— О боже! Да здесь произошла трагедия!

Катерина заметила, что сама бьется в судорогах, как эпилептик, но упрямо сопротивляется боли. Надежды ее были далеко отсюда, и она снова погрузилась во мрак.

— Не отвлекайтесь, иначе навсегда останетесь в плену у людского времени, — упрекнул голос. — Я спросил о значении числа один.

— Я уже ответила: это самосознание Высшего Существа.

— Без комментариев, пожалуйста. Двести.

— Удвоение числа сто. Материальность в худшем ее виде. То, что нас окружает.

— Еще раз один.

— Вселенная. Божество, размышляющее о себе самом и тем самым вызывающее число два. Бог, который творит. Начало начал.

— Осталось еще одно число. Шестьдесят.

— Шестьдесят…

Катерина была готова ответить, как вдруг почувствовала, как ее поднимают чьи-то руки. Трактирщик и его друзья подняли ее и пытались усадить на стул. Перемена положения оказалась роковой: шпага выскользнула из раны, и сильнейшее кровотечение снова вырвало ее из жизни. Но у самого края бездны она задержалась.

— Шестьдесят, — повторил голос.

— Шестьдесят — это Самех, отвердение. Обретение плоти в другом состоянии сознания.

— Превосходно, дорогая. Теперь вглядитесь во тьму, окружающую вас. Если вы меня увидите, это означает, что для мира, подчиненного законам времени, вы умерли, но живете там, где этого мира нет.

Последняя искорка уходящего сознания Катерины высветила трактирщика, сжимавшего в ладонях ее лицо, потом сердце перестало биться. И сразу же мрак вокруг нее начал рассеиваться, и она увидела в глубине пустынного прозрачного пространства человека, укутанного в черный плащ.

— Диего, это вы? — спросила она.

— Да, прекрасная моя подруга. Но я и так уже был внутри вас.

— Где мы?

— Точно не знаю. Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что мы продолжаем жить, хотя и довольно странной жизнью. И что мы ожидаем третьего гостя.

— Кого?

— Не спрашивайте меня о нем, но это он призвал нас, наш давний недруг.

Он поежился под плащом.

— Все это пугает, но у нас нет пути к отступлению. Единственное, что нам здесь недоступно, — это умереть.

— Вот они, — шепнул Фернель, отодвигая оконную занавеску из проскипидаренной ткани. — Целая толпа.

Мишелю было неспокойно и страшно, но ему не хотелось, чтобы это заметила Жюмель, которой тоже приходилось несладко. Стараясь казаться спокойным, он подошел к Фернелю.

Улица перед домом, освещенная красноватым светом луны, наполнялась нищими, которые появлялись отовсюду: из углов, из-под арок, из темноты внутренних двориков. Кто приволакивал ногу, кто прыгал на костылях, но все двигались неестественно медленно, словно шли против течения.

— Куда смотрит стража? — пробормотал Мишель, — Неужели они не замечают этого скопища?

— Там, за окном, время не наше, — объяснил Фернель, — Где бы ни появлялся Ульрих, он приносит с собой законы и существа того мира, к которому принадлежит. Когда-то это было почти незаметно, но чем ближе час его смерти, тем сильнее становится его могущество.

Нищие расположились полукругом и уставились на дом. В лунном свете Мишелю удалось разглядеть их черты. Некоторые лица были неестественно широки или вытянуты; другие сохраняли нормальные пропорции, но круглые, желтые, без всякого выражения, глаза смотрелись на них как просверленные дырки. Все лица были обтянуты морщинистой, пятнистой или чешуйчатой кожей. Горбатые, увечные тела, едва прикрытые лохмотьями, казалось, поразила какая-то неизвестная опасная болезнь. Над домом висела мертвая тишина.

Мишель опустил занавеску и оглядел гостиную, из которой заранее вынесли всю мебель. Симеони и Якоб Бассантен, рыжий шотландец, которого пригласил Джон Ди, вооружившись огромными кистями с зеленой краской, заканчивали рисовать на полу круг в виде змеи, кусающей собственный хвост. По краям, на равном расстоянии друг от друга, они начертали три имени, составляющие перевернутый равнобедренный треугольник: IAΩ, SABAOTH и, в нижнем углу, ABRASAX. Внутри круга красовалась надпись HATHOR.

Поеживаясь в легкой, как у Мишеля, тунике, у края круга, как раз под лампой, стояла Жюмель. Ее черные глаза смотрели спокойно, но ей было явно не по себе, и она не замечала капель воска, капавших с лампы прямо перед ее носом.

Мишель подошел к жене и нежно погладил ее по темным волосам, свободно падавшим на плечи.

— Ну, как ты, любимая?

— Все хорошо. Я только немного боюсь за детей и с радостью осталась бы с ними.

— Вот увидишь, все пройдет очень быстро, да и Эмманюэль за ними присмотрит.

— Ладно-ладно, но меня тревожат две вещи. Во-первых, стихотворение. Я учила его два дня, но сейчас не помню ни строчки.

— Так всегда бывает, когда учишь наизусть. Вот увидишь, в нужный момент все вспомнится само собой.

— И во-вторых, самый деликатный момент, — На ее лице появилась хитрая гримаска, — Я так поняла, что мы должны все проделать триста шестьдесят пять раз. Я-то справлюсь, а вот ты…

Мишель улыбнулся.