— Вы что, хотите все испортить? Или вы сошли с ума, или решили предать нас!

Катерина тоже взвилась от злости и с усилием проговорила:

— Да кто ты такой, прощелыга, чтобы поднимать на меня руку? Да ты хоть знаешь, что я могу…

Фразу оборвала очередная оплеуха, настолько увесистая, что голова Катерины мотнулась в сторону. Она ощутила вкус крови, побежавшей из разбитой губы, и безудержно разрыдалась.

Голос Пьетро Джелидо не выражал никаких эмоций:

— Успокойтесь, герцогиня. Я помог вам избежать глупости, которая повлекла бы за собой ваш арест и крах всего нашего дела.

Катерина попыталась ответить, но у нее вырвалось только какое-то бессвязное бормотание. Ей никак не удавалось сдержать слезы. В этом последнем унижении соединились тысячи предыдущих, и теперь они все всплыли в памяти. Прошло несколько минут, прежде чем ей удалось взять себя в руки. Она судорожно вздохнула.

В этот момент Пьетро Джелидо, холодно примерившись, ударил ее еще раз, с жестокой расчетливостью стараясь бить по губам: Кровавый ручеек потек гуще. Тогда он отчеканил:

— Хотите нам служить — научитесь подчиняться. Лорензаччо должен умереть в тот момент, который выгоден нам, и не раньше. Император и герцог Козимо желают, чтобы казнь прошла без свидетелей. Если отнесетесь к приказу с почтением, можете считать себя реабилитированной. В противном случае вся Венеция узнает, что вас раздели донага и высекли в Эксе за то, что вы распространяли чуму. И в гондоле городского палача появится еще одна жертва на растерзание.

Катерина была раздавлена. Слезы у нее постепенно высохли. Она вгляделась в лицо Пьетро Джелидо: правильное, отстраненное, красивое жесткой красотой отчаянной решимости. Ладно, при первом же случае она заставит его истекать кровью и страдать от боли. Это лицо она бы растерзала в клочья собственными ногтями. Но потом, а сначала ласкала бы его… Господи, что за мысли! Убраться бы отсюда поскорее!

Она закрыла лицо маской и, чуть прихрамывая, побрела прочь. В таком состоянии мысли не могли сосредоточиться ни на чем, кроме мести. Все гости монсиньора делла Каза, выйдя из дворца нунция, двигались по направлению к площади Санто-Спирито. Впереди шли слуги с факелами, завершали шествие музыканты. Машинально Катерина пошла за ними. Ей сейчас очень не хватало поддержки Джулии, но кто же знает, где теперь ее дочь.

— Синьора, у вас платье в крови, — неожиданно произнес чей-то голос рядом с ней. — Носовое кровотечение, не так ли?

Катерина резко отпрянула, словно кто-то коснулся ран, исполосовавших ей спину. Незнакомец настаивал:

— Не бойтесь, я врач. Дайте-ка взглянуть.

Незнакомец говорил с французским, пожалуй, даже с провансальским акцентом. Катерина впилась в него взглядом, захваченная новым чувством. Это не был незнакомец. Это был Мишель де Нотрдам.

Он порылся в кармане.

— Вам надо хотя бы вытереться. Подождите, я достану платок.

Однако поиски не увенчались успехом. Тогда он бросился к двум женским маскам, неспешно ехавшим вдвоем на белой кобылке.

— Синьоры, не могли бы вы одолжить мне платок? У моей подружки пошла носом кровь.

Увидев их, Катерина отшатнулась. Но маски, мельком взглянув, не обратили на нее внимания. Та, что сидела спереди, в костюме цыганки, рассмеялась явно мужским голосом.

— На самом деле я мужчина, — он приподнял край красной юбки, — и у меня нет платка. Но я могу одолжить кусочек юбки, если, конечно, оторву.

Прижавшаяся к нему женщина вмешалась:

— Что ты делаешь, Франческо? Ведь она новая!

— Да ладно, Елена. Подумаешь, больше не буду ее носить.

Он оторвал край юбки и бросил ее Мишелю.

— Это вам, приятель. Удачи!

И поскакал к площади Санто-Спирито.

Нотрдам застыл на месте, сраженный неожиданной мыслью.

— Красный, — прошептал он, перебирая лоскуток пальцами. — Красный венецианец.

Когда он обернулся, чтобы оказать помощь женщине, было уже поздно: Катерина бежала к мостику через канал. Герцогиня больше не плакала и не страдала. Она хладнокровно прикидывала, как извлечь выгоду из такого переплетения судеб.

С тех пор как кончился карнавал, Мишель стал свободнее передвигаться по Венеции. Тени, омрачавшие его воспоминания, от встречи с Ульрихом из Майнца и смерти Магдалены и детей до открывшегося предательства Жюмель, только усилили природную мрачность его характера. Оказаться вдруг в гуще карнавала, в атмосфере развязности, царящей в самом беспечном городе Европы, стало для него настоящей пыткой.

— Какое нынче спокойное утро! — вскричал он, с необычной для себя безмятежностью вдыхая прозрачный и колкий февральский воздух. — Вот как раз в такие моменты Венеция более всего хороша.

Хранитель Fondaco de'Tedeschi, маленький старичок, похожий на гнома, его восторгов не разделял.

— Синьор, на улице мало народу, потому что нынче воскресенье и едва рассвело. Вы и сами не заметили, что просидели за работой до утра. И израсходовали много свечей, за которые не знаю, кто мне заплатит.

Мишель улыбнулся.

— Скажите лучше, что вы просто хотите спать.

Старичок в сильно поношенной рясе францисканца энергично помотал головой.

— Спать не хочу, но порядком замерз. Я впустил вас, послушавшись приказа магистрата здравоохранения, но надеюсь, вы не заставите меня провести еще одну ночь без сна.

— Нет-нет, не беспокойтесь, я завтра уезжаю в Феррару. Просто мне необходимо срочно свериться с некоторыми медицинскими текстами.

— Не смею возражать, но я тоже умею читать, и мне показалось, что это были книги по астрологии.

— Какая разница? — Мишель, раздосадованный наблюдательностью монаха, пожал плечами. — Не знаю, как в Венеции, но во Франции врач, чтобы вылечить больного, обязан знать расположение звезд на небе по отношению к его телу. Это предписание содержится в книге Галена о состоянии здоровья в разное время суток.

— Я уже однажды слышал эту фразу от вашего соотечественника Гийома Постеля. Вероятно, вы с ним знакомы.

— Нет, никогда не слышал, — Но едва Мишель произнес эти слова, как в глубине сознания зашевелилось смутное воспоминание. — Хотя… Что я говорю? Конечно, слышал. Правда, очень давно… Кто-то мне о нем говорил как о мошеннике, но сам я с ним не знаком.

— Да и откуда вам его знать? Он является днем, в компании мегеры, которую неизвестно где подцепил и с которой обращается как с каким-то божеством. Я всегда себя спрашиваю, кто из этой парочки больше не в себе.

Мишель безразлично махнул рукой.

— Не помню, кто такой Постель, да мне это и неинтересно. Скажите-ка лучше, где канал Сан-Поло?

— Недалеко: надо пройти вдоль вот этого канала напротив до площади Сан-Поло, неподалеку от церкви Деи Фрари. Если у вас назначено свидание, то персона, которая будет вас ожидать, — ранняя пташка.

— Вас это не касается.

Мишель заспешил прочь, раздраженный надоедливым монахом, но вскоре замедлил шаг. В последнее время ему так редко удавалось побыть одному, и редко на душе было так хорошо и спокойно. Он уже избавился от кошмара десятидневной давности, когда случайная встреча с человеком в красном вызвала в памяти полузабытые строки, нашептанные Парпалусом: «Под новыми одеждами скрываются коварство, козни и интриги. Кто примерит эти одежды, умрет первым. Цвета Венеции таят в себе западню». О каких бы кознях ни шла речь, к нему это не может иметь отношения.

Он шел довольно долго и в конце концов обнаружил, что площадь Сан-Поло вовсе не так уж близко. Канал привел его к развалинам какого-то здания, перегородившим дорогу, и тогда он понял, что заблудился.

Мишель огляделся в поисках какого-нибудь прохожего и увидел, что прямо к нему из переулка вышли двое. Они были одеты в длинные балахоны из грубой ткани, небрежно выкрашенные в черный цвет. Оба они тоже озирались по сторонам, словно ища и не находя указанный дом. Мишель решил спросить у них дорогу.

— Добрый день, синьоры, — начал он на своем итальянском с провансальским выговором, — Я ищу площадь Сан-Поло, не поможете ли мне?