Задохнувшийся от гнева, сбитый с толку, Мишель почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Обвинения были настолько абсурдны, что он даже не нашел что ответить. Он поднес руку к боку, словно ища шпагу, но рука, задрожав, повисла в воздухе. Лоб полицейского хмурился все больше и больше, но Мишелю удалось только выдавить из себя:

— Я никогда не был при дворе! Этот человек… он сумасшедший!

— Решать предоставьте мне, — отчеканил офицер. Он заговорил громче, чтобы перекричать шум кареты, въезжавшей на площадь со стороны Роны, — Доктор Саразен, вы уверены в своих обвинениях?

— Более чем уверен. О мошенничестве с лекарствами для королевы я знаю от двух свидетелей, достойных доверия.

— Кто они?

— Два знаменитых ученых: господин Жюль Сезар Скалигер из Агена и философ Гийом Постель из Парижа, который возвратился из Италии и сейчас гостит у Скалигера.

Мишель так и застыл с разинутым ртом.

— Скалигер? — пробормотал он, — Опять этот сумасшедший?

— Он самый, — с уверенностью ответил Саразен, — Господин офицер, что вы намерены предпринять?

Тот погладил левой рукой клинышек бородки, пытаясь правой удержать в узде коня.

— Я не могу арестовать этого человека, основываясь только на вашем свидетельстве, доктор Саразен. Но я назначу расследование и позабочусь, чтобы оно быстро завершилось. Если этот человек мошенник…

— Он из породы мошенников: он еврей.

Лицо полицейского застыло.

— Ну… тогда…

— Кто там осмелился тревожить моего друга Нотрдама? — раздался густой баритон.

Никто, даже Мишель, охваченный тоской и тревогой, не заметил, что из въехавшей на площадь кареты вышел человек в огромной широкополой шляпе с пером и в красном костюме, расшитом золотом. Мишель вгляделся в лицо вновь прибывшего, который надменно застыл, положив руку на резной эфес шпаги. Как только он его узнал, сердце подпрыгнуло в груди.

— Барон де ла Гард! — вскричал он.

Вельможа улыбнулся.

— Он самый, друг мой. Но я предпочел бы оказаться здесь при более приятных обстоятельствах. — Он посерьезнел и взглянул на полицейского начальника, — Вы меня узнаете?

Офицер поспешил снять шляпу.

— О да, мой господин! Я служил под вашим началом лучником на галере. Турки тогда еще не были нашими союзниками, и мы им задали жару…

— Да ладно вам, я и так все помню, — ответил де ла Гард, подняв руку. Потом указал на Мишеля. — Полагаю, что вы здесь, чтобы выразить моему другу признательность всех лионцев. Въезжая в город, я узнал, что он спас город от эпидемии.

— На самом деле присутствующий здесь доктор Саразен обвиняет Мишеля де Нотрдама в использовании негодных лекарств.

— Саразен? Уж не родственник ли он того Саразена, что удрал в Вильфранк, а потом в Женеву, к своему другу Кальвину?

— Бог мой! Я об этом ничего не знал. Правда ничего!

Саразен, до этой минуты хранивший злобное молчание, возмущенно запротестовал:

— Где это видано! Прислушиваться к мнению еврея-отравителя и не обращать внимания на знаменитого врача!

— Замолкни, гугенот! — оборвал его барон де ла Гард. Потом внимательно посмотрел на офицера. — Сударь, вам известен мой чин и мои полномочия, которые превышают ваши. Если позволите, я забираю Нотрдама с собой и увожу его в Салон. Ему предстоит труднейшая задача.

— Какая же?

— Жениться.

Барон взял Мишеля под руку и потащил к карете. Саразен крикнул что-то возмущенное, офицер снова нахлобучил шляпу.

Залезая в карету, Мишель ожидал, что она пуста. Но в углу сидела дама, лицо которой скрывала вуаль. Мишель заколебался, но барон де ла Гард без церемоний втолкнул его внутрь.

— Скорее, друг мой. Этот идиот полицейский может передумать.

Мишель уселся на мягкое сиденье, и карета тронулась. Дама сидела тихо и, казалось, интересовалась только тем, что происходит за окном. Несмотря на ноябрь месяц, на ней был дорогой облегающий казакин из желтого шелка, с открытыми плечами.

Вдруг Мишель вздрогнул. На округлости левой груди он увидел родинку. Это не была приклеенная «мушка», это была настоящая родинка.

— Жюмель! — прошептал он.

Она быстро обернулась и откинула вуаль, под которой улыбалось еще молодое и свежее лицо. Темные волосы рассыпались но плечам.

— Ее зовут не Жюмель, а Анна, — с довольным видом поправил его де ла Гард, — Мишель, полюбуйся на твою будущую жену. Сегодня шестое ноября тысяча пятьсот сорок седьмого года, через пять дней ваша свадьба. Я уже разослал объявления.

Он расхохотался.

— Ты что, думал, что твой командир не позаботится о счастье своего солдата? А теперь, пожалуйста, поцелуйтесь. Я отвернусь.

Спустя мгновение Мишель и Жюмель со страстью повиновались приказу.

Круглый светильник со свечами, свисавший с потолка, источал легкий дымок и отбрасывал причудливые тени на необычную сцену, которая разворачивалась внизу.

Гийом Постель мерил комнату нервозными шагами, то и дело пиная ногой разбросанные повсюду книги. За ним но пятам, с вдохновенно горящими глазами, следовал Жюль Сезар Скалигер, не осмеливаясь, однако, ему мешать. Сегодня вечером он принимал важных гостей и потому старался не раздражать обитавшего у него философа.

— Он не смеет! Не смеет так со мной обращаться! — кричал Постель, не обращаясь конкретно ни к кому из присутствующих.

Более всех, казалось, был удивлен седовласый итальянский доминиканец, брат Маттео Банделло[13], приехавший в Аген на несколько месяцев. Несмотря на репутацию глубоко религиозного человека, он был нарасхват в салонах из-за соленых шуточек на грани пристойности, которые любил отпускать. Однако сейчас он явно пребывал не в настроении.

Рядом с ним на диване сидели рука об руку Джулия и Бертран де Нотрдам. Они выглядели испуганными и заинтригованными. А вот Франческо Мария Чибо, массивный человек лет сорока, напротив, зевал в своем углу и то и дело задремывал.

Катерина, устроившись в кресле и рассеянно поглаживая белокурую головку одного из сыновей Скалигера, Жозефа Жюста, с иронией наблюдала за происходящими событиями. На самом же деле она нервничала. В этот вечер ей предстояло сыграть, наверное, самую трудную в жизни игру. Она удачно расставила фигуры, но в отличие от шахматной партии в ее игре все решало время.

Постель наконец остановился перед стоящими в углу доспехами и, поглаживая бороду, обратился к ним, как к живому человеку:

— Игнаций Лойола не смеет отвергать меня. Полтора года назад он принял меня в орден и взял с собой в Рим. Я стал настоящим иезуитом.

Скалигер нетерпеливо хмыкнул.

— Однако в Риме он велел бросить вас в темницу, чтобы от вас избавиться. Всем известно, что Игнаций — святой человек и самый бесстрашный из бойцов, какими только располагает церковь. Но некоторые считают его циником, человеком бессовестным, с сушеной сливой вместо сердца.

Постель, казалось, его не слышал, потому что продолжал обращаться к доспехам.

— Игнацио не выносит моего интереса к каббале. Но каждый добрый христианин должен прильнуть к источнику еврейской мудрости, ибо там берут начало все наши законы. Не вижу мотивов, по которым каббалистические тексты могли бы помешать иезуиту. Ведь может явиться новый мессия, и мы рискуем его не разглядеть.

— Верно, верно, — закивал головой Скалигер. — У меня есть редчайшая копия «Сефер Рациель». Она мне очень дорого обошлась. Не понимаю, о чем этот труд, но он весьма интересен.

— Что же интересного вы там нашли? — спросил Банделло.

— Сам факт, что ничего не понятно. Хорошее испытание интеллекту.

Разговор явно принимал бредовый оборот. Катерина уже подумала, не стоит ли его прервать, как вмешался Бертран.

— Господин Постель, вы собираетесь ехать в Венецию, чтобы увидеться с Лойолой? Не думаю, что он сейчас там.

Постель, казалось, очнулся от своих фантасмагорий. Он отвернулся от доспехов и повернулся к присутствующим.