Обескураженный Пьетро Джелидо попятился.

— Значит, вы так ничего и не поняли… — прошептал он с горечью.

В этот момент послышались удары дверного молотка и тяжелые шаги.

— Ого, какая пикантная сцена!

Эта веселая реплика принадлежала сержанту Королевского дозора, одной из двух полиций Парижа. За ним стоял отряд профессиональных гвардейцев, которых называли лучниками, хотя они не носили ни луков, ни стрел. Просунув головы в комнату, они от души хохотали, а те, что стояли за их спинами, поднимались на цыпочки.

После секундного замешательства Катерина вновь обрела ясность рассудка и, дрожа от стыда, быстро привела себя в порядок. Обида от собственной слабости была еще велика. Она наклонила голову и, придерживая руками края блузки, повернулась к вошедшим спиной и отбежала к окну.

Пьетро Джелидо сурово взглянул на сержанта.

— Что вам угодно? Разве вы не знаете, что этот дом принадлежит кардиналу?

Иронический взгляд военного оторвался от спины герцогини и остановился на священнике.

— Вы брат Пьетро Джелидо из Сан-Миньято, не так ли?

— Моя личность вас не касается. Я дипломат, и допрашивать меня может только прево.

— Это он, вот он, змей! — раздался серебристый голос.

Джулия протолкнулась сквозь ряд лучников и направила палец прямо на монаха.

— Ты ответишь за все зло, что ты причинил моей матери, грязный шпион!

Услышав этот голос, Катерина возмущенно обернулась, позабыв о том двусмысленном положении, в котором оказалась.

— Джулия, вот дурочка! Ты что, свихнулась?

Дочь, не обращая на нее внимания, повернулась к сержанту:

— Говорю вам, это Пьетро Джелидо. Думаю, у вас есть приказ, который надо выполнять.

Военный повиновался.

— Пьетро Джелидо, — отчеканил он, — именем его величества короля Франции вы арестованы.

— Но почему? — изумился священник, — В чем меня обвиняют?

— Эта девушка доказала прево, что вы поддерживаете переписку с Женевой и пропагандируете гугенотскую веру, запрещенную в королевстве.

Пьетро Джелидо побледнел.

— И вы доверяете свидетельству этой слабоумной? Вот ее мать! Допросите ее! С каких это пор инквизиция…

— Инквизиция здесь ни при чем, — прервал его сержант.

Тем временем дюжина его людей уже расположилась полукругом за спиной монаха.

— Эдикт Шатобриана запрещает богохульство. Извольте следовать за мной без препирательств.

Сдавленный крик Катерины был явно обращен к дочери. Пьетро Джелидо, опустив голову, подошел к сержанту. Потом молниеносным жестом выхватил из-под сутаны короткую шпагу и вонзил острие в плечо военного. Тот вскрикнул скорее от удивления, чем от боли. Солдаты в замешательстве упустили момент, и Джелидо метнулся к окну, вскочил на подоконник и спрыгнул вниз со второго этажа.

Солдаты бросились за ним, но натолкнулись на широко разведенные руки Катерины, которая из последних сил стремилась защитить возлюбленного. При этом движении грудь ее обнажилась, в голубых глазах зажглась решимость оскорбленного зверя. Она была на диво хороша, и гвардейцы на миг ослабили натиск. Потом ее грубо толкнули, и она упала. Первый из солдат, высунувшись в окно, закричал товарищам:

— Он поднялся, но хромает! Поймать его — пара пустяков!

Он бросился к двери, остальные за ним. Двое солдат поддерживали сержанта, перевязывая ему рану платком.

Лежа на полу, Катерина застонала, когда чей-то кованый сапог наступил ей на руку. И сразу же почувствовала на лице ласковые пальцы. Она бросила на дочь полный ярости взгляд.

— Уходи! Я ненавижу тебя.

Джулия не отдернула руки и продолжала гладить ее по лицу.

— Не говорите так! Я действовала для вашего же блага. Это чудовище вас поработило!

Катерина смогла только прошептать вне себя:

— Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — и, совсем ослабев, потеряла сознание.

Мишель радостно показал Жюмель рукопись, которую закончил часом раньше.

— Смотри и запомни этот миг! Вот книга, которая сделает меня знаменитым и, может быть, богатым!

Жюмель, сидя с маленькой Магдаленой на диване в гостиной первого этажа, улыбнулась мужу.

— Я рада за тебя. Думаю только, что название надо изменить.

— Ну уж нет. Она будет называться «Отменная и весьма полезная брошюра для всех, кто пожелает познакомиться с изысканными рецептами».

Все так же улыбаясь, Жюмель покачала головой.

— Слишком длинно и непонятно. Продавцам будет трудно это выговорить.

Мишель нахмурился.

— Она не будет продаваться на рынках и в тавернах, как мои альманахи… Но наверное, ты права. Можно напечатать объяснение субтитром и назвать брошюру просто «Трактат о косметике и вареньях». Посмотрим, что скажут печатники.

— Вот увидишь, они примут мою сторону, — Жюмель положила девочку рядом с собой и поманила Мишеля, — Иди сюда, ты заслужил поцелуй.

Он не заставил себя просить. Поцелуй был невинным, но крепким. Мишель почувствовал себя счастливым. После возвращения Жюмель из Парижа (хотя Мишель продолжал думать, что она была в Лионе) их отношения стали близкими и нежными. Он не пренебрегал ею больше, напротив, если позволяла дочка, по крайней мере два-три раза в неделю он воздавал почести красоте жены. А она, мало того что с неподдельной страстью отвечала на его объятия, обещала больше никогда его не обманывать и показала ему письма за подписью Молинаса, которые время от времени получала. Оба они порядком сомневались, что их действительно написал тот, кого сожгли живым в Эксе. Однако догадывались, кто был их автором, вернее, авторшей. И впервые вместе смеялись над ней.

Мишель оторвался от губ жены и провел рукой по волосам дочурки. Он осторожно поднял ее и положил на колени к матери. Потом взглянул в окно.

— Уже вечереет, пора зажечь свечи, — И прибавил: — Сегодня мне надо поработать наверху. Как освобожусь, сразу приду к тебе.

— Не беспокойся. Гороскопы?

— Да. На них такой спрос, что за последний я запросил десять золотых, и покупатель их выложил не моргнув глазом.

Жюмель рассмеялась.

— Можно подумать, что все жители Салона разом стали беспокоиться о своем будущем. Хотя жизнь у нас относительно спокойная. Война далеко, чумных эпидемий нет. — Она тихонько ухватила за носик Магдалену, и та весело пискнула, — Вот и сегодня, пока тебя не было, приходил клиент. Сказал, что еще вернется.

— Имени не помнишь?

— Нет, но кажется, какое-то латинское. И на голове у него была квадратная шапочка, как у тебя.

— Тогда это был врач. Странно, что он хотел заказать мне гороскоп. Случайно, не аптекарь Франсуа Берар?

— Нет, этого человека я никогда не видела. Он высокий, тощий и чуть косит, на вид лег пятидесяти. И с ним был старик с запавшими глазами и длинной бородой до самой фуди. Он держался поодаль, опирался на палку и весь дрожал, словно от холода.

У Мишеля возникло подозрение, которое он тут же отогнал прочь: было бы несправедливо омрачать счастливую минуту. Он только теперь понял, какое это счастье: иметь рядом любящую и умную женщину. Жюмель и вправду начала понимать его и оказалась вовсе не глупой, как он считал поначалу. Несмотря на свои непредсказуемые выходки и зачастую непристойные словечки, она была женщиной восприимчивой и проницательной. Он слишком долго оставался в плену у предрассудков своей эпохи, над которыми вволю поиздевался Франсуа Рабле: женщина либо может мыслить только примитивно, либо она носительница непристойной хвори. Но в последнее время до него дошло, что мирное сосуществование полов — источник взаимного тепла, и ему не хотелось, чтобы в это тепло врывался ледяной сквозняк.

И тут, словно назло его надеждам, налетел внезапный ветер и захлопали створки входной двери. Магдалена заплакала и прижалась к матери. Встревоженная Жюмель спросила:

— В чем дело? Еще минуту назад на улице было ни облачка.

— Сам не понимаю.

Мишель, пользуясь еще брезжившим дневным светом, спустился, чтобы закрыть входную дверь. Внезапная вспышка молнии, за которой не последовало грома, настигла его посередине коридора. Сердце забилось тяжким и, неровными ударами. Но он нашел в себе силы добраться до входной двери. В свете второй беззвучной вспышки он разглядел па пороге две неподвижные фигуры. Это были Пентадиус и Ульрих из Майнца. Такого поворота событий следовало ожидать. Дрожа от ужаса, Мишель склонился в поклоне.