Она шла дальше, тихонько постукивая туфельками по кристально чистому, идеально гладкому камню, и её отражение чётко вырисовывалось на его зеркальной поверхности. Девушка вошла в зал, и слуги за её спиной также беззвучно сомкнули толстенные дверные створки, издав лишь лёгкий хлопок, когда те сошлись воедино.

Сияя беззаботной улыбкой, способной растопить лёд в самом безнадёжно закоченевшем сердце, она не подошла — подплыла к Евгению, как грациозный лебедь, скользящий по глади чистого пруда. Подплыла, и остановилась напротив. Совсем рядом. Не спуская с него своих пронзительно смеющихся, небесных глаз. И он подумал, что если ангелы и существуют в действительности, то она безусловно обладает их красотой во плоти. Если не является одной из них…

Ольга Верховцева действительно как будто только что спустилась с небес. Такой Евгений её ещё никогда не видел. В платье, цвета девственно-чистого снега, лежащего на вершинах великих Гималайских гор, нетронутого грязью цивилизации, ослепляющего своей прилежной чистотой. Оно, подчёркивая её точёную, пропорционально-слаженную фигурку статуэтки, вырезанной из слоновой кости, безупречно сидело на этом худеньком, но чрезвычайно стройном теле, олицетворяющем по истине эталонную женственность. Придавая ещё большую вдохновенную хрупкость прирождённой и благородной барышни.

В меру аляпистых украшений, броских кружев, и глупеньких рюшечек. Ничего лишнего. Платье украшено маленькими, но необычайно прелестными, кремовыми цветами, как бы вплетёнными в ткань, подчёркивающими богатство и пышность этого великолепного наряда, магически наделяющего свою обладательницу гладкостью античной амфоры. Её платье было необыкновенным, нежно облегающим статный, дышащий грацией торс, полуобнаженные нетронутые загаром плечи, и мягкие пластичные руки. Лёгкие, как лебяжьи крылья.

На груди, стиснутой тесными оковами корсета, словно кусочек солнца, сверкала причудливая брошь. Она представляла из себя маленькую золотую ящерку с глазками-изумрудами, вдоль спинки которой сиял, переливаясь, ряд блестящих бриллиантовых камешков. Да ведь он сам имел честь подарить ей это украшение. Но когда? Вспоминать об этом не было ни времени, ни желания.

Он упивался её красотой. Смотрел, как её гибкая ручка, облачённая в шёлковую, полупрозрачную перчатку, играет с небольшим, пушистым веером, как переливаются волнами её роскошные волосы, из которых слегка выступает небольшая, но чрезвычайно красивая серебряная диадема, усеянная сапфирами и аметистами, а в центре — крупный агат.

На хрупкой шейке девушки, широким невесомым кругом поблёскивало золотое колье, словно сотканное из воздушной паутинки, сплетённой искусным паучком. А над ним, на цепочке белого золота, опускалась до самой груди небольшая овальная камея, обрамлённая бриллиантами. В центре украшения просматривался миниатюрный портретик, вот только чей — этого Евгений рассмотреть не успел.

Особого внимания заслуживало лицо этой очаровательной молодой нимфы, словно вышедшей прямиком из сказки. Оно сияло подобно полуденному солнышку, смеялось, лучилось, завораживало своей пленительной миловидностью. Тонкие подведённые брови, блестящие, спелые, нежно-розовые губы, расступающиеся в лучезарной улыбке, и обнажающие ровные сахарные зубки. Румяный блеск на щеках, и, конечно же, знаменитые ямочки. Лёгкие морщинки у глаз отнюдь не являлись признаками далёкой, но неминуемой старости, ни в коем случае нет. Напротив. Приметы весёлой молодости, беззаботной юности, ещё не разучившейся смеяться над всем вокруг, в том числе и над собой.

А эти глаза — как целый неизведанный мир. На тонких веках сверкают мельчайшие серебряные блёстки, делающие Ольгу похожей на волшебницу-чародейку. А в зеницах, в самой их глубине, под смеющейся радугой небесных озёр, в зазеркалье лучистых зрачков — манящая, зовущая к себе поволока. Сколько чувств и эмоций теперь изливают эти ласковые серо-голубые очи: Детскую наивную радость, душевную теплоту, истинно дружескую преданность, озорную игривость, лёгкую кокетливость, и любовь, любовь, любовь… Чистую, нежную, вечную.

И больше нет в этих глазах таинственности накрепко закрытых от внешнего мира дверей, и больше нет в них холодной скрытности, нет тоскливой отрешённости, нет боли, нет грусти. В них утопаешь. В них растворяешься. Ими дышишь. И невозможно отвести от них взгляда. И обнажённая, открытая душа сладко трепещет, чувствуя на себе их тёплые лучики. И страха больше нет, и метания закончились, и горе безнадёжности отступило, кажется, навсегда, и месяцы адской боли, и ангельского терпения, наверное, окупились сполна. Её глаза исцеляют, несут покой, дарят радость, обещают, что все мечты сбудутся совсем скоро. И им невозможно не верить.

Эти глаза — кусочки осеннего неба, говорят, что он им нужен, что он не зря живёт в этом страшном, погрязшем в грехе мире. Что, не смотря на всю испорченность этого мира, в нём-таки осталась ещё капля святости, ради которой, собственно говоря, и нужно жить!

И Евгений трепетал от счастья, таял как восковая свеча, не мог вымолвить ни слова. Он смотрел на неё, а она смотрела на него. Как будто мощный энергетический заряд воспылал между этими красивыми людьми, остановившими мгновенье. Словно сами небеса разверзлись над ними, ниспослав из райских кущ благословенный свет, озаряющий эту великолепную пару. Единение двух трепещущих душ, слияние двух пламенных взглядов, идеальное взаимодополнение.

На какое-то мгновение, они словно остались совершенно одни, видя только друг друга, и с наслаждением любуясь друг другом. Но вот, наконец, мгновенное забвение от счастья долгожданной встречи отпустило их. Опьянённый красотой своей возлюбленной, Евгений с трудом поборол в себе волнительную дрожь, и поспешил поприветствовать её, сделав медленный почтительный поклон. Ольга ответила ему глубоким реверансом.

— Позвольте выразить Вам моё почтение, сударыня. Я несказанно счастлив видеть Вас здесь, в этом чудесном зале. Вы великолепны, — произнося эти тихие, но переполненные жаркой страстью слова, он не спускал с неё глаз.

Уверенными движениями гибких рук, Евгений снял свои белоснежные перчатки, и, не глядя, протянул их слуге, так кстати возникшему рядом, словно из воздуха, подобно тому лакею, что несколько минут назад едва не заставил его покинуть эту сладкую феерию. Перчатки бесшумно легли на поднос с бархатной подушечкой, и слуга исчез, растворившись в пространстве, как мираж.

Расставшись с перчатками, и наслаждаясь прохладой, мгновенно охватившей его измученные плотной тканью кисти, Евгений протянул свою правую руку очаровательному созданию, стоящему напротив него. Дождавшись этого момента, Ольга выразила свою признательность ответным жестом. Веер в её руке легко сложился, и, как бы выпав из нежных пальчиков, безжизненно повис, качаясь на тонком запястье. Рука потянулась навстречу руке Евгения. Плавно, вальяжно, неторопливо. И он принял её, ласковым движением пальцев объяв эту любимую прелестную ручку, такую мягкую и такую тёплую.

Чуть склонившись, он аккуратно поднёс её к своим губам, с трудом сдерживающим слова восхищения и восторга. Губы, вздрагивая от волнения, дабы не осквернять этой милой сердцу руки даже своим дыханием, легонько коснулись жемчужного перстенька, украшавшего её безымянный пальчик. О, боже! Как же ему не хотелось отпускать её руки! Как неистово желал он до бесконечности вдыхать аромат её кожи, ласкать своими губами, прижимать к своему колотящемуся в любовной агонии сердцу…

Но он отпустил её, также аккуратно вернув на прежнее место, туда, где принял её. И, освободив от своей мягкой хватки, заложил руки за спину, выпрямившись, и приветливо улыбнувшись.

— Примите мою искреннюю благодарность, сударь, — зазвенел в ответ её хрустальный голосок. — Я счастлива вновь встретиться с Вами. Прошу Вас великодушно меня простить. Как видите, к величайшему сожалению, пунктуальность — не моя добродетель. Надеюсь, что сие досадное опоздание не слишком Вас огорчило?

— Не тревожьтесь по этому поводу. Ведь Вы здесь. И это самое главное.