– Не тебе судить, – чуть не плача, проговорила Руфь. – Жаль, что ты не видел его лица в этот момент. Он был просто потрясен, когда понял, что нет никакого кино и индейца с лошадью.

– А если, живя в твоем трейлере, он вообразит, что смотрит «Бостонского душегуба»?

– Чему быть, того не миновать, – проговорила она, вынимая салфетку и утирая слезы. – Я – старая женщина. Кому какое дело, если меня задушат.

– Мне есть дело. Я убью его, если он хоть пальцем тебя тронет.

Руфь секунд десять смотрела на него, затем деловито закрыла сумочку и сказала:

– А может, все обойдется.

Она поднялась, прошла в приемную и села за свой стол. Дуэйн прислонил палец к стеклу, чтобы узнать, примется ли Брискоу стучать по нему, но тот не поддался на уловку.

Через минуту заработала пишущая машинка. Дуэйн вышел из кабинета и остановился у стола Руфь, которая перестала печатать и улыбнулась.

– Ты так и не ответишь на мой вопрос о Карле? Руфь снова застучала на машинке. Печатала она с какой-то яростью. Дуэйну с трудом удалось сдержаться, чтобы не посмотреть, что же она там печатает.

– Ты должен держаться подальше от Сюзи Нолан, – сказала она, прекращая работу. – Я говорила тебе раньше об этом, но ты никогда не слушаешь меня. Сюзи не такая, как остальные женщины. Вот тебя и влечет к ней. Чем это обернется, я не знаю.

– Я спросил тебя, потеряю ли я Карлу? – снова напомнил ей Дуэйн.

Руфь промолчала, занявшись печатанием. Закончив страницу, она положила ее на стол так, чтобы он не мог видеть, что там, и заправила в машинку чистый лист бумаги.

– Я не понимаю, почему ты задаешь мне вопросы, если не хочешь прислушиваться к тому, что тебе говорят, – бросила она, и ее пальцы заскользили по клавиатуре.

Дуэйн направился в банк, чтобы убедиться, что тот действительно закрылся, и обнаружил, что практически весь город уже собрался там. На улице образовалась автомобильная пробка; такая же пробка, но из людей, создалась у входа в банк. Место парковки он нашел за несколько кварталов, возле белобаптистской церкви. Он остановился рядом с пикапом, в который были загружены метлы. Дж. Дж. Роули, опершись о капот машины, счастливо взирал на эти предметы хозяйственного обихода.

– Решил сделать деньги на метлах? – спросил Дуэйн.

– Ничего подобного. Но сегодня вечером я буду очищать улицы от греха, – ответил Дж. Дж.

– Не знал, что грех можно удалить подобным образом. Мне всегда казалось, что грех – это несмываемое пятно.

– Не богохульствуй!

Дуэйну удалось пробраться поближе к зданию банка. Сквозь стеклянные стены он разглядел нескольких человек в официальных костюмах, которые не обращали внимания на толпящихся людей.

Услыхав шум подъехавшей машины, он оглянулся и увидел «мерседес» Джейси, где на переднем сиденье расположились Джейси, Джек, Джулия и Шорти. На всех, за исключением Шорти, были солнцезащитные очки. Дуэйн подошел и влез на заднее сиденье.

Джейси уже переоделась в трико, в котором она выступала в сцене Адама и Евы. Их выход должен был состояться ровно через сорок пять минут.

– Кажется, банк накрылся, – сказал он.

– Мама говорит, что эти люди из банка тебе звонили весь день, – проговорила Джулия. – Она говорит, что теперь ты будешь жить, как коммунист.

– Не коммунист, а партизан, – поправила его Джейси.

– Нет ничего проще, – заметил Дуэйн. – Я и так живу как партизан.

– Они собираются отнять у нас все, что мы имеем, – подал голос Джек, похрустывая пальцами. Он всегда так делал, когда находился в машине, самолете или театре.

– Не хрусти, Джек! – резко проговорил Дуэйн.

– Джек, перестань, пожалуйста, хрустеть пальцами, – мягко попросила Джейси, поднимая глаза на Дуэйна и давая ему понять, что она старается исправить его манеры, а не делает замечание его сыну.

– Я не отдам свой новый велосипед, – сказал Джек.

– И я свой тоже, – подхватила сестра. – Давай заведем попугая.

– Ненавижу попугаев, – сморщился брат. – Помнишь того, который укусил меня в зоомагазине?

– Сам виноват. Не надо было дразнить. Птицы не любят, когда их обзывают.

– Я тоже не люблю, когда меня обзывают, – заметила Джейси.

Она отъехала от банка и поставила машину в тени трибун. Едва «мерседес» остановился, близнецы выпрыгнули и захлопнули дверцу перед самым носом Шорти. Он тут же выскочил в окно и устремился за ними.

– Сегодня, наверное, соберется не так много зрителей, – сказал Дуэйн. – Закрытие банка отвадит людей. Когда нет денег, уже не до развлечений.

– Как раз наоборот, – улыбнулась Джейси. – Чем меньше хлеба, тем больше зрелищ. Таков закон жизни.

Она раскрыла косметичку, поставила ее на приборный щиток и с немного усталым видом принялась изучать свое лицо, недовольная своим отражением. Потом опустила руки, так и не притронувшись к гриму.

– Ты слышала про Сонни? – спросил Дуэйн.

– Ты можешь перебраться на переднее сиденье, если хочешь, – заметила она, поворачивая голову. – Если, конечно, у тебя есть о чем поговорить, кроме как о Сонни.

Дуэйн перелез к ней. У него никак не выходил из головы этот проклятый банк. Интересно, подумал он, проглотит ли его теперь крупный банк, а если проглотит, то какой.

– У тебя забавный вид, когда ты хандришь, – продолжала она. – Ты испуган, и это очаровывает. Вот только когда у тебя нахальный вид, это несносно.

– Дики нахален, а его терпят, – заметил он. – Все вы, женщины, любите его до смерти.

– Еще бы! Нахальство забавно у ребят его возраста. Но когда нахальство проявляется у взрослого мужчины, я это не принимаю. Это означает, что мужчина так ничему и не научился.

– Чему-то я должен был научиться за сорок восемь лет, – усмехнулся Дуэйн. – Вот только чему?

Джейси вынула из косметички губную помаду, потом бросила ее обратно и, взяв карандаш, начала подводить глаза.

– Когда ты страшно перепуган, мне хочется обнять тебя, – произнесла она. – Я обняла бы тебя, но боюсь, ты меня неправильно поймешь.

– Я давно отказался правильно вас, женщин, понимать, – проворчал он.

– Перестань говорить «вас, женщин». Я здесь единственная женщина.

Она надолго замолчала, приводя глаза в порядок. Джейси оказалась права: народ прибывал, и вскоре трибуны были заполнены. Зрителей собралось даже больше, чем в первый день представления. Участники праздника прохаживались около трибун и готовились к выступлению, примеривая сомбреро, патронташи и шляпы от солнца, которые носили пионеры.

– Ты ведешь себя не как джентльмен, Дуэйн, – наконец проговорила Джейси. – Даму полагается занимать беседой. Постарайся быть поразговорчивей.

– Как по-твоему, я потерял Карлу? – спросил он, решив переадресовать вопрос другой женщине, коли Руфь Пеппер не пожелала на него ответить.

– А тебе не хочется ее терять? – спросила она, убирая салфеткой излишки помады.

– Нет. Никак не хочется.

– Вы, мужчины, любите все раскладывать по полочкам, ведь так? Вам нужны выводы… ясные и определенные, которые годились бы на все случаи жизни. Моя Карла. Не моя Карла. Никаких полутонов. Никакой неопределенности.

– Хотелось бы знать, что происходит?

– Ты хочешь знать, кто будет заботиться о тебе? Дуэйн начал жалеть о том, что задал этот вопрос.

– Что именно тебя интересует, Дуэйн? Не лижемся ли мы с Карлой?

– Я такое и в мыслях не держал.

– Нет? Значит, ты бесхребетный. Ты страшно боишься узнать то, что тебе очень хочется, а именно: соблазнила ли я твою жену, соблазнила ли она меня, или что там происходит с бабами, которые интересны мне.

Она закрыла косметичку, приготовясь выйти из машины.

– Я не хотел бы, чтобы ты так ушла, – сказал Дуэйн.

– Почему?

– Потому что, если ты уйдешь, сердясь на меня, мне будет больно.

– Тебе пора научиться различать гнев и презрение, – проговорила Джейси.

– А при чем здесь презрение? – удивленно спросил Дуэйн. – Я просто задал вопрос. Мне не очень-то хочется знать, что там происходит между тобой и Карлой.