— Хампстед-Хит совсем недалеко. Можно прогуляться пешком, — предложила она. — Надолго нам отлучаться нельзя, но все же, может, полегчает.

Я рассеянно кивнул.

День клонился к закату. Воздух пачкала пыльца растений, и плавали пушинки одуванчиков, словно решили немного полетать маленькие парашютисты. От Саут-энд-Грин мы поднялись к Хампстедским прудам. Над нашими головами величаво шевелили ветвями образующие коридор каштаны. Пьянящий аромат сирени вызвал воспоминания из прошлого: Гарет играет в крикет, мы с ним тайком ловим рыбу в деревенском пруду, я в первый раз веду его выпить в местом пабе. Во мне кипела необъяснимая злость: на брата — за то, что махнул рукой на собственную жизнь и на тех, кто его любил, и на весь остальной мир, которому до Гарета не было никакого дела.

Мы с Зоей шли молча — слова казались ни к чему. Девушка остановилась, под ногой хрустнула ветка. Ее верхняя губа была покрыта пленочкой пота, кожа, освещенная солнцем, казалось, светилась изнутри. Я представил, как в ней бушевали кровь и надежды здоровой юности. И, несмотря на страх и злость, внезапно почувствовал, что меня к ней тянет.

Зоя поняла мое состояние — потянулась и поцеловала. Я ответил на поцелуй, но тут же, раздосадованный на себя, отстранился. Она улыбнулась моей покорности.

— Да ладно, все в порядке.

— Ничего не в порядке. Ты подружка моего брата.

— У нас не такие отношения. Гарет бы все понял.

— Зато я — нет.

Мы вышли на поляну — залитый солнцем круг, скрытый от дорожки деревьями. Я бросился на траву, невольно чувствуя, что, испытав желание к другой женщине, предаю Изабеллу. Но затем понял, что злюсь и на нее. Злюсь за то, что она так много утаила от меня — свое прошлое, истинный смысл своей работы. Я поднял глаза на Зою. Ветви лип образовывали над нами качающийся шатер из темной зелени листвы, голубизны неба и раскаленных солнечных брызг.

— Хочешь сигарету? — спросила девушка.

— Нет, спасибо. Я бросил.

— Так я и думала. — Она закурила и выпустила дым в небо. — Скажи, что это за птица, которая все время следует за тобой?

— Какая птица? — Я был потрясен.

— Брось, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Похожая на маленького ястреба. Я видела ее во время концерта вот здесь! — Она ткнула пальцем мне за плечо.

— Нет никакой птицы.

— Есть. Но если не желаешь признавать, не надо. Это имеет какое-то отношение к Изабелле?

Я в изумлении уставился на нее и повторил:

— Нет никакой птицы.

— Ну, как хочешь… — Зоя выдохнула дым в серебристый воздух. — Гарет ведь не умрет?

Ее вопрос вернул меня к действительности.

— Не знаю. — Я снова закрыл глаза. Красные лучики солнца неистово плясали у меня на веках.

— Как бы я хотела отмотать время назад, — сказала Зоя. — Я стала об этом мечтать после того, как умер мой отец. Есть минута до и минута после. Если бы было возможно отменять события или хотя бы изменять их последствия. Но это не в нашей власти. Мы мечемся, считая, что способны чем-то управлять, пока не приходит наша собственная смерть.

Мне показалось, что ее слова парят в воздухе, как парашютики одуванчиков. Но пока она говорила, в сознании зародилась мысль — безумная, нелепая, но очень настойчивая. Что, если верна теория Энрико Сильвио и астрариум способен изменить судьбу Гарета, стоит только повернуть в устройстве ключ? Абсурд. Но сколько бы ни спорил с ней сидящий во мне рационалист, я не мог ее прогнать. Почему бы не попробовать — это все равно что бросить кости…

— А если бы ты могла управлять судьбой? — неожиданно для себя сказал я вслух.

— Каким образом? — повернулась ко мне Зоя.

— Представь, что срок смерти человека — результат комбинации обстоятельств: веры, что ему суждено умереть именно в этот день. Эта вера ведет к подсознательной незащищенности, и он отказывается от всяких мер предосторожности, которые раньше подсказывал ему инстинкт. Есть ли способ изменить дату смерти?

— Думаю, что есть, — осторожно ответила Зоя.

Меня охватило непреодолимое желание немедленно добраться до астрариума. Я вскочил на ноги и поискал в кармане пятифунтовую банкноту.

— Вот, — протянул деньги девушке и солгал: — Я возвращаюсь к Гарету, а ты возьми такси, поезжай домой и отдохни.

Зоя смотрела на меня. Ее зеленые глаза вопросительно светились.

Когда я оказался у турецких бань, было почти шесть вечера. В раздевалке толпились закончившие дневные труды люди: любители-культуристы, бизнесмены, заглянувшие в баню снять напряжение. Я прямиком прошел к своему ящику и, забыв о всякой осторожности, вынул из него астрариум.

Не оглядываясь и думая только о Гарете, я взбежал по лестнице на свой этаж. В квартире поспешно распаковал артефакт, установил на кухонный стол, а рядом положил ключ. Казалось, прибор взывал ко мне, упрашивал каким-то тайным образом. Я зажал ключ дрожащими пальцами и стал изучать устройство.

На нефтяных месторождениях я был свидетелем того, какой силой обладает вера, — меня поражало, сколько людей там склонны к суевериям. Знал даже геофизиков, которые перед последним анализом частиц разбуренной породы, когда выяснялось, наткнулись они на черное золото или нет, совершали ими самими придуманные ритуалы. Мужчины с коэффициентом умственного развития выше ста пятидесяти крестились, целовали амулеты на счастье, терли талисманы удачи и только после этого смотрели в прибор: изменили в луче ультрафиолета капающий перхлорэтилен цвет белого песчаника на мерцающе-синий. Чем ярче оттенок, тем выше качество обнаруженной нефти. Многие говорили, что это небесный цвет. Неужели и я стал таким же суеверным? Несмотря на присущий мне скептицизм, я чувствовал, как координаты моих убеждений меняются, смещаясь в сторону невероятного. Может, это происходит от безысходности, желания во что бы то ни стало спасти брата? Но времени на рассуждения не оставалось. Следовало не думать, а действовать.

Несмотря на лекцию профессора Сильвио, я почти не мог разобрать иероглифы, а вавилонские цифры были мне совершенно неизвестны. Я поискал глазами на полках, где стоял справочник, которым Изабелла пользовалась, если ей требовалось что-либо перевести. В нем содержалась таблица соответствия древнеегипетского и христианского календарей. Изабелла хвалилась, что она была точной до дня.

Высчитав дату рождения Гарета по древнеегипетскому летоисчислению, я включил лампу и поставил так, чтобы она светила на циферблаты астрариума. Крохотные символы плясали под ярким электрическим лучом. Затаив дыхание, я повернул внешний диск так, чтобы указатель совпал со знаком Зодиака брата — Рыбами. Затем привел остальные циферблаты в соответствие с годом, месяцем и днем его рождения. И, к своему ужасу, обнаружил, что шепчу «Отче наш», а руки у меня дрожат. Взял ключ.

Вставил его в механизм и повернул.

Подождал. Ничего не произошло. Меня охватил привычный скептицизм. Я метался между разочарованием и очевидным фактом, а в душе в это время ученый боролся с романтиком. Я не мог поверить, что докатился до того, что стал заложником обыкновенной легенды. И когда был готов прекратить эксперимент, в древних шестернях что-то тихо затикало. Удивленный, я поднялся и, нервничая, отошел от аппарата. Трудно было не испытывать уважения к древнему механизму. Я наклонился и прислушался. Невероятно: пока я напрягал слух, тиканье становилось все громче. В сознании промелькнули лица прежних владельцев астрариума: вот стоящий перед бушующим морем Моисей склоняется над маленьким бронзовым устройством, вот Нектанеб II в парадных одеждах и головном уборе фараона внимательно слушает щелканье механизма, а вот Клеопатра с распущенными, струящимися на ветру волосами стоит на носу боевого корабля. Недоверие, тревога и благоговение соединились в одном чувстве. Что я привел в движение?

Шестерни вращались, бронзовые зубья клацали друг о друга. Как и предсказывал профессор Сильвио, появился указатель даты смерти. Он был изготовлен из черненого серебра и оканчивался миниатюрной фигуркой похожего на собаку существа с раздвоенным хвостом, загнутой мордой и длинным, как у муравьеда, носом.