Я отвечал односложно, повторяя одно и то же как мантру: мы своими глазами хотели увидеть древние подводные развалины, считали, что у нас имеется разрешение заниматься погружением в военной зоне, что землетрясение застало нас врасплох, и поэтому Изабелла утонула. Меня снова и снова спрашивали, почему Изабелла, археолог, не имела помощников и не слышал ли я о человеке по имени Фахир. Я снова и снова отвечал, что не знаю такого. У меня было ощущение, что я по-прежнему нахожусь под водой и выговариваю слова, которые плывут по другую сторону отделяющей меня от внешнего мира стеклянной стены.

На рассвете меня освободили, явно после телефонного звонка британского консула Генриса. На виллу я возвращаться не мог и брел по улицам, пока не оказался у фамильного особняка Брамбиллов. Время остановилось для меня, отказываясь перетекать в ту трагедию, в которую отныне превратилась моя жизнь. Минутой позже я оказался под каменными сводами входа, оцепеневший настолько, что был не в силах позвонить в колокольчик. Когда мне все-таки это удалось, дверь открыл Аадель и по моему небритому лицу, грязной одежде и бившей меня дрожи понял мое состояние.

— Мистер Уарнок, мы думали, вас никогда не отпустят, — печально произнес он.

— Как поступили с телом? — спросил я.

— Она в гробу. Похороны завтра днем. — Лицо Ааделя исказила гримаса. — Я знал ее с пеленок. Моя госпожа жила только ради нее, — прошептал он. Его большое тело съежилось, словно пытаясь задавить горе.

Я дотронулся до него. Плечи Ааделя содрогнулись от рыданий. Но я англичанин и плакать не мог. Горе сковало чувства, как лед замерзшую реку.

— Господи, прими безвременно ушедшую от нас душу и препроводи на небеса, — нараспев говорил итальянский священник.

Я стоял рядом со свежевырытой могилой — темным провалом, таким же манящим, как тайная камера в пирамиде, — и смотрел на гроб. Мне хотелось расколоть дерево и вызволить жену. Внезапная утрата близкого абсурдна и не поддается пониманию. Человек отказывается верить в очевидное. Запах, физическая теплота кожи, тяжесть головы на плече — память об этих ощущениях не пропадает, и человек ждет, что ушедший вернется и подтвердит без устали стучащуюся в голову, хотя и внутренне нелогичную истину, что тот, кого он любил, на самом деле не умер, а просто прячется.

Священник завел на латыни псалом, и когда непонятные слова слились в торжественное журчание, я ощутил гнев — на Господа, попустившего такую бессмысленную смерть, на весь мир и даже на Франческу, укравшую у меня подготовку к похоронам.

По традиции Брамбиллы хоронили своих умерших на второй день после кончины, а поскольку я был на допросе в полиции, Франческа не могла связаться со мной и взяла в свои руки всю организацию погребения: от похоронного бюро до заупокойной службы в соборе Святой Екатерины. На мой взгляд, все произошло бесчеловечно быстро: ведь Изабелла только что дышала, и вот мы уже закапываем ее в землю.

Мне осталась единственная печальная обязанность: сообщить новость своим родным. Первому я позвонил отцу. Он сначала не поверил, а затем принялся беспричинно настаивать, чтобы я немедленно возвратился в Англию, словно моя собственная жизнь оказалась в опасности. Набрать номер брата оказалось труднее. Я опасался, что известие о смерти Изабеллы поразит Гарета, в очередной раз боровшегося с пристрастием к наркотикам, и он снова сорвется. Но это надо было сделать. Я говорил прямо и только по делу. Любая другая манера казалась бы слишком уклончивой. Брат долго молчал, а затем, к моему раздражению, разразился навеянным буддизмом монологом о реинкарнации. Я понимал, что его душевная бестактность была непреднамеренной, но тем не менее расстроился. Его тирада перешла в рыдания. В этом был весь Гарет, постоянно впадавший то в напускную браваду, то в детскую беззащитность.

От прописанного врачом компании валиума у меня поплыла голова. Солнце, ощетинившись лучами, выхватывало блестящие перья на дамских шляпках — секундный отдых глазам, короткая передышка от довлеющего над всем чувства невыносимой тяжести. Даже думать было невыносимо. Я не спал с самого момента несчастного случая — стоило закрыть глаза, и передо мной возникало неподвижно лежащее на деревянной палубе тело Изабеллы. Мне не давала покоя мысль об Ахмосе Кафре и его ужасном предсказании. Я даже злился, что Изабелла поддалась влиянию мистика, словно вера обратила пророчество в реальность и стада причиной ее смерти.

Я посмотрел на Франческу — поддерживаемая Ааделем, она стояла по другую сторону могилы. На ней было изящное траурное платье покроя пятидесятых годов, но смерть внучки иссушила ее за одну ночь. Подле нее стоял Гермес Хемидес и рассеянно поглаживал хрупкую руку старухи. Мы встретились с ним глазами. Его пустой взгляд ничего не выражал. Я отвернулся.

Звук дерева, скребущего по стенкам могилы, вывел меня из забытья. Гроб коснулся дна ямы, веревки подняли наверх, и в этот миг моё внимание привлек взмах крыльев. Это был ястреб-перепелятник, птица как на татуировке Изабеллы, ее Ба. В глубине сознания родилась неясная мысль: уж не ее ли это освободившаяся душа. Мысль помогла мне на мгновение отвлечься. Затем кто-то коснулся моего плеча. Я обернулся — за мной стоял Аадель с лопатой в руке. По традиции первые комья земли должны были бросить в могилу родственники-мужчины. Я взял лопату и посмотрел на полированную поверхность крышки гроба. Стенки могилы образовывал рыжеватый песок, который на глубине становился темнее. Геофизик предавал жену земле. Я не хотел этого делать, не хотел оставлять Изабеллу в яме. Причитания скорбящих сливались со звуками окружающего мира за высокими стенами кладбища: звоном трамвайных колес, цоканьем лошадиных копыт, разрезавшим воздух, словно тонкая красная лента, голосом читавшего полуденную молитву имама. Могла ли все это слышать из гроба Изабелла? Я невольно задавал себе вопрос, пытаясь избавиться от сжимающей тисками сердце и не дающей вздохнуть мучительной боли. Мгновения, набухая, текли одно за другим, а я застыл, испытывая ужас от того, что сейчас на гроб хлынет ливень комьев земли, их стук будет означать конец всего.

Семейное надгробие Брамбиллов представляло собой алтарь с возвышавшейся над ним фигурой Мадонны. В мрамор наподобие медальонов были вмонтированы коричневые фотографии в круглых рамках с изображением усопших: отец Изабеллы Паоло, ее прадед и его жена, двоюродный дед, погибший во время Второй мировой войны, незамужняя тетка. Я искал глазами фотографию Джованни Брамбиллы, но ее не оказалось. Под миниатюрными портретами зловеще зияли пустые рамки. Меня ужаснула мысль, что снимок Изабеллы в торжественной позе, который появится здесь, будет предательством ее бьющего через край жизнелюбия.

Я ощутил, что моих рук коснулись чьи-то теплые руки, и вернулся к действительности. Это был Аадель. Мы вместе бросили первые лопаты земли в могилу.

У ворот кладбища стояли несколько старых черных «мерседесов», дожидаясь, когда придет черед везти скорбящих на поминки. Желая побыть в одиночестве, я оторвался от Франчески и ее окружения и направился в кипарисовую аллею. Из-за статуи вышел человек и направился ко мне так быстро, что я заметил его, когда он был уже прямо передо мной.

— Месье Оливер Уарнок?

Удивленный, я поднял голову. Это был мужчина лет пятидесяти, небольшого роста, с тяжелыми веками моргающих, как у черепахи, глаз. В плохо сидящем костюме и расшитой феске он отдаленно напоминал чиновника, и я, на мгновение сбитый с толку, решил, что, наверное, познакомился с ним в Каире, в министерстве нефтяной промышленности Египта. Он нервно оглянулся и потянул меня за высокий могильный камень.

— Вы меня не знаете, но я вас знаю, — объявил он. — Я встречался с вашей женой, хотя познакомился с ней, к сожалению, только после ее кончины.

Я решил, что это один из тех дешевых экстрасенсов, которые паразитируют на старых европейских общинах. Мужчина заметил отвращение на моем лице.