Не знаю, скорее всего, мне так и не удалось бы в этом разобраться до конца, не встреться мне книга французского ученого Пьера де Латиля «Подводный натуралист».

Латиль, скрупулезно изучив все имеющиеся литературные источники и проведя тщательные наблюдения за муренами, пришел к единственно возможному выводу: мурены никогда не питались человеческим мясом и в наше время не могут поедать его просто в силу строения своей пасти.

Далее Латиль обнаружил, что в Древнем Риме словом «мураэнае» назывались речные, морские угри и миноги, которые, конечно же, и содержались в бассейнах римских патрициев.

Французский ученый установил и виновников, которые положили начало зарождению столь страшной легенды о муренах. То были философ Сенека [22]и римский натуралист Плиний Старший [23]. Один, описывая, возможно со слов своего отца, пышный обед, даваемый однажды патрицием Ведиусом Поллионом, рассказал, как амфитрион приказал в присутствии гостей казнить своего раба за то, что тот случайно разбил хрустальную вазу. Казнь заключалась в том, что раба должны были бросить в бассейн, где разводились «мураэнае», то есть угри и миноги. На обеде присутствовал император Август [24]. Раб бросился ему в ноги, прося иной смерти, но только не в бассейне. Император, потрясенный жестокостью патриция, помиловал раба. Натуралист же Плиний «списал» этот случай у Сенеки в свою 37-томную «Естественную историю», при этом опустив важную деталь о том, что приказ патриция не был приведен в исполнение.

Восстанавливая истину, Латиль не пожалел юмористических высказываний в адрес своих коллег, которые списывали друг у друга басню о муренах и придавали ей тем самым все большую достоверность.

Так иной раз в жизни случается, что правда с трудом становится на ноги, в то время как ложь и выдумка с легкостью обретают крылья.

Нынче, например, из книги в книгу принялось путешествовать утверждение, что у мурен такие страшные и длинные зубы, что эти рыбы никогда в своей жизни не закрывают рта. Удивительно, за что же бедняжек мурен, тем более если они не ели рабов, так наказала природа, в которой, как известно, все правильно и гармонично. Мурена просто часто открывает рот, чтобы через него пропускать в жаберные отверстия свежую воду и таким образом дышать.

Итак, мурена опасна только в обороне. Убедившись в этом на практике, я очень скоро привык к их присутствию рядом и не обращал на них особенного внимания. Однако постоянно помнил о силе их челюстей. Об этом весьма красноречиво напоминала мне левая рука Оскара, еще одного моего товарища по охоте, у которого первые фаланги безымянного пальца и мизинца однажды остались в пасти мурены.

Все же если кому-либо и придется стрелять в мурену, то выстрел следует производить предельно точно в голову, где расположен мозг, или в открытую пасть так, чтобы стрела пронзила нижнюю челюсть сверху вниз. Это удержит мурену на стреле и лишит ее возможности сомкнуть пасть, а значит — нанести вам ранение.

Мое знакомство с «морским дьяволом» состоялось давно. В Акапулько на побережье Тихого океана, должно быть добрых двадцать лет назад, я обучался технике прыжков с трамплина на водных лыжах.

Отрываясь от скользкой поверхности трамплина, я выносил тело, как это обычно делают горнолыжники, слегка вперед, и мне никак не удавалось «приводниться» — я непременно уходил под воду.

— Смотрите, — сказал после одного из таких погружений тренер, добродушный, огромного роста мулат, — как бы не оказаться вам в объятиях дьявола моря!

Когда я спросил его, что означает эта шутка, он даже разобиделся, а к вечеру принес мне в отель засушенного «морского дьявола».

— Этот еще ребенок, а взрослые обхватывают и уносят в пучину.

Действительно, сушеный «дьяволенок» производил волнующее впечатление своим сходством с человеческой фигурой. У «дьявола» были ноги (был, правда, и хвост), туловище и плавники наподобие рук. Крупная голова с рожками, высокий лоб, широкий рот, над которыми, словно два глаза, виднелись брызгальца.

При более тщательном осмотре подарка можно было заметить, что нож человека касался тела рыбы, придав ему нарочитое сходство с фигурой человека. Однако это новое открытие уже не могло лишить пищи мое воображение. Тем более, что Дьего Ривера [25], признанный всеми эрудит, тут же сообщил нам, что «морской дьявол», или манта, достигает в размахе плавников 6—7 метров и весит иной раз свыше полутора тонн.

Засушенный «дьяволенок» и по сей день висит у меня на стене кабинета, а встреча с его живым сородичем — взрослой мантой — случилась вскоре после первого же выхода в море с ружьем, в водах Мексиканского залива, неподалеку от Гаваны.

Я увлеченно разглядывал красочный и разнообразный ландшафт совсем еще незнакомого мне подводного мира, где каждая минута была отмечена открытием или волнующим сюрпризом.

Только что глаза мои видели букетик из набора высоких полосатеньких корзиночек с миниатюрными зелеными и голубыми цветочками. Но стоило мне приблизиться, как в мгновение ока цветочки скрылись в корзиночках. То оказалась актиния цера́ктис — морское кишечнополостное бесскелетное животное из класса коралловых полипов.

Через минуту у самого дна замечаю, как другой цветок, в низенькой красноватой корзиночке, движется по дну, да еще с целым бугорком. Присматриваюсь, сомнения нет — цветок передвигается. Ныряю. Бугорок замирает, а махровая астрочка убирается в свой теремок. Концом стрелы переворачиваю бугорок. Тут же из него показывается кумачовая клешня, она упирается о землю, и бугорок-раковина возвращается на место. Снова опрокидываю раковину, и прежняя картина повторяется, правда теперь клешня успела щипнуть наконечник стрелы. Хозяин дома — рак-отшельник оберегает себя от врага, а сидящая на раковине лошадиная актиния, сознавая, что она бессильна что-либо предпринять в этой ситуации, ждет, когда минует опасность. Зато когда я уберусь, актиния распустит свой цветок-щупальца, и тогда уже большинство врагов рака-отшельника не посмеет приблизиться к раковине без риска быть пораженным ядом стрекательных клеток актинии. В свою очередь рак щедро расплачивается с актинией. Передвигаясь и мутя донные осадки, к которым относятся и остатки с его собственного стола, рак создает вокруг актинии богатую питательную среду.

Поднимаюсь за воздухом и, снова нырнув ко дну, огибаю подводную скалу. За ней открывается еще более увлекательная картина: коралловые нагромождения со своей многоликой растительностью подковой охватывают ровную, словно белилами выкрашенную поляну с единственным черным чурбачком посередине. Обугленной головешкой оказывается похожая на гигантскую, но неповоротливую гусеницу с торчащими по сторонам остроконечными выростами съедобная голотурия — трепанг, лакомое блюдо на столе Восточной Азии и совершенно не употребляемая в пищу на Кубе.

По поляне скользит тень. Быстро поднимаю голову и всего в трех метрах вижу удесятеренное в размерах лицо моего засушенного «дьяволенка», с той еще разницей, что встреча происходит не в кабинете. Невольно становится жутковато. В легких уже мало воздуха, но я прижимаюсь ко дну и инстинктивно подтягиваю руку с ружьем, направляя его в сторону манты. Однако та, не обращая на меня ни малейшего внимания, величаво, как орел в свободном полете, степенно и ритмично взмахивая своими плавниками-крыльями, следует своей дорогой.

Спешу на поверхность за воздухом. Армандо, будучи свидетелем сцены, приближается ко мне и поясняет: