— Как приеду, сразу женюсь, — обещает Гурьянов.

— Ну и дурак.

Это говорит Мельник. Интересно, обидится ли Гурьянов на молодого матроса за столь категоричное утверждение?

Нет, не обиделся. Разговор идет откровенный, блюсти субординацию не обязательно. Да и старшина Смирнов на стороне Мельника:

— Спешить нужно только знаешь когда?

— Старо. И неубедительно.

Старшина начинает приводить доводы в пользу холостяцкой жизни. Все они тоже стары и неубедительны. Но когда старшина говорит: «Ты с нашим командиром поговори, он тебе вправит мозги», — я вздрагиваю. Вот черти, знают, что я холостяк. Но с чего они взяли, что я убежденный?

К базе мы подошли утром следующего дня. Но прежде чем войти в гавань, надо было привести корабль в порядок — такова морская традиция. А экипаж не спал уже третьи сутки. Поэтому, став на якорь, я разрешил до аврала четыре часа отдыхать всем, кроме вахтенных. Четыре часа, конечно, маловато, но с этим танкером мы провозились целых двое суток, значит, сроки очередного планово-предупредительного ремонта придется сократить именно на эти двое суток.

А путевочка моя, видимо, «сгорела» окончательно. Если даже дальше все пойдет нормально и начальство отпустит меня, сразу я все равно не смогу уехать: надо еще передать дела старшему помощнику, а это займет как минимум еще сутки.

Ровно через четыре часа горнист сыграл большой сбор, и команда принялась скрести, драить, мыть и подкрашивать корабль. Еще через два часа вошли в гавань, ошвартовались у причала, и я пошел на доклад к командиру соединения.

Наш адмирал не любил многословия, и, расстелив на столе карты и кальки, я рассчитывал уложиться в десять — пятнадцать минут. Но присутствовавший при докладе начальник штаба попросил уточнить некоторые детали, и доклад в общей сложности занял около получаса. Судя по всему, оба адмирала результатами похода были удовлетворены, командир соединения, обычно не особенно щедрый на похвалу, на сей раз изволил даже заметить:

— Добро! — И, порывшись в столе, достал радиограмму, однако не дал ее мне. — Насчет танкера тут вот из Главного штаба ВМФ телеграмма есть. Надо бы тебя как-то поощрить.

— Если уж поощрять, то не меня, а тех, кто непосредственно в этом участвовал. И в первую очередь старпома и инженера-механика Солониченко.

— Вот и подготовь проект приказа, я подпишу. Ну, а насчет тебя самого мы подумаем.

— Собственно, я уже получил презент… — И, рассказав о двух ящиках виски, спросил, что с ними делать.

— Оприходовал, говоришь? Ну и зря, будешь теперь годами таскать их с собой и ни один ревизор тебе их не спишет. Тут ты сильно оплошал.

— А что было делать? Не пустить же их по кругу?

— Я бы тебе пустил! Ну ладно, устроим прием какой-нибудь делегации, тогда и спишем. Как твой старпом Синельников? Справится без тебя?

— Вполне. Кстати, он четвертый год в старпомах, пора бы ему корабль дать.

— Вот и посмотрим, на что он способен. Ему без тебя тут предстоит горячая работка… Ну, да не буду тебе забивать мозги, отдыхай без забот.

Вернувшись на корабль, я позвал замполита и механика, и мы вместе подготовили проект приказа командира соединения. Замполит и механик настаивали на поощрении многих матросов краткосрочными отпусками и недоумевали, почему я так упорно возражаю. А я, помня намек адмирала о предстоящей горячей работенке, опасался, как бы потом эти отпуска не «зажали». Однако, учитывая, что во время планово-предупредительного ремонта верхние команды не так уж заняты, согласился дать отпуска четверым наиболее отличившимся, исключая электромеханическую боевую часть. Естественно, механик остался недоволен таким решением. Ничего, потом поймет, почему я это сделал.

Когда механик с замполитом ушли, я написал представление на досрочное присвоение капитан-лейтенанту — инженеру Солониченко И. П. воинского звания «капитан третьего ранга — инженер». Читая приказы о досрочном присвоении званий, я заметил, что обычно звания присваивают за особо выдающиеся заслуги, но почему-то всего за два-три месяца до истечения срока. А Солониченко оставалось около года. Так что представление я писал без особой надежды, однако по опыту знал: надо просить всегда больше, начальство обязательно «срежет». Если уж не присвоят звание, то по крайней мере отметят в приказе главкома, а не командира соединения. Потом кадровики подчеркнут это место в личном деле красным карандашом, что обычно способствует продвижению по службе, а механик вполне этого заслуживает.

Что-то произошло с моим старпомом капитаном третьего ранга Синельниковым: он действовал на редкость расторопно, успел даже заказать мне билет на утренний самолет. Да, обретя самостоятельность, он обретал и уверенность, его осторожность и медлительность, видимо, объяснялись тем, что он вынужден был оглядываться на меня. Пора ему самостоятельно выходить в плавание. Для меня это, конечно, нежелательно: сколько еще придется натаскивать нового старпома. К тому же неизвестно, какого дадут, лучше выдвинуть кого-нибудь из своих. А Синельникова держать больше не стоит. Если девка долго засидится в невестах, потом ей трудно подыскать подходящего жениха. Так и на службе: чуть попридержали в должности, следующую уже не дадут — возраст к сорока, значит, «бесперспективный», подумывай о пенсии или не очень пыльном, но скучном местечке на берегу.

К двадцати четырем ноль-ноль мы с Синельниковым закончили приемку-передачу дел, и у меня еще оставалось часов пять-шесть, чтобы поспать. Приняв душ, я лег в постель и сразу же, как говорит наш корабельный доктор, «ушел на погружение».

Одиннадцать лет корабельной службы приучили меня спать в любое время и в любом положении, прикорнуть урывками хотя бы на пять минут и беспробудно спать многие часы и даже целые сутки, если выдается свободное время, спать впрок и отсыпаться за бессонные походные вахты. Последние трое суток я не смыкал глаз и поэтому сейчас «погрузился» так глубоко, что матросу Егорову едва удалось «достать» меня.

— Товарищ командир, вставайте, пора на аэродром ехать.

Служба же приучила меня стряхивать сон мгновенно. Не раскрыв век, я спустил ноги на палубу и нащупал на привычном месте одежду. Открыв глаза, первым делом посмотрел на укрепленные над столом морские часы и понял, что на самолет опаздываю. Но Егоров, перехвативший мой взгляд, успокаивающе пояснил:

— Адмирал свою машину прислал.

Вот уж никак не ожидал от него такой щедрости!

Егоров тоже доволен, его обожженное, в ссадинах и подтеках лицо сияет, как ярко надраенный нактоуз магнитного компаса.

— Кофе пить будете? — спрашивает он, доставая из рундука чистое полотенце.

— Что-то не хочется.

— А коки вам такой завтрак сварганили — закачаетесь! Вариации на тему «Скорбь интенданта».

— Разумеется, не без вашего участия?

— Я только дирижировал, исполняли: соло на сковородке матрос Додеашвили, дуэт на кастрюлях матросы Горин и Сидоров.

— Ну, если Додеашвили…

Егоров знал мое пристрастие к кавказской кухне и тотчас исчез за дверью только затем, чтобы тут же появиться с подносом, накрытым салфеткой ослепительной белизны. Жестом циркового фокусника Егоров сдернул салфетку, и взору моему предстал живописный натюрморт, вполне достойный самых выдающихся художников современности.

— Видать, не перевелись еще на флоте интеллигенты.

— На том стоим, товарищ командир! — Улыбка до ушей расплывается на физиономии вестового, на которой даже ожоги и ссадины выглядят уместно.

— Чему радуетесь? — ворчу я. — Отец-командир уезжает, а вы, понимаете ли, демонстрируете все свои тридцать два непломбированных зуба.

Егоров мгновенно натягивает на лицо скорбную маску и трагически восклицает:

— Задумался прогресс, овдовела гуманность!

Кажется, это из Сухово-Кобылина. Егоров парень начитанный и веселый, наверное, в отпуске я буду скучать без него.

Он провожает меня до машины. Мы осторожно идем по палубе, она еще мокрая и скользкая от упавшего в гавань утреннего тумана. В гавани непривычная тишина, слышно лишь, как в трубах сипит пар да всхлипывает в шпигатах вода. Где-то на рейде испуганно вскрикнул пароходный гудок, и звук его тут же захлебнулся в рыхлой вате тумана. Да, входить в гавань сейчас не так просто, а судя по тому, как нарастает шум перемолачиваемой винтами воды, пароход входит. Скорее всего, большой морской буксир или спасатель, может быть, тянет за собой еще какую-нибудь посудину.