Георгий Салуквадзе
СЕЙНЕРЫ
Забрасывает, словно невода,
На берег кружевную пену море.
У чаек завершается страда,
И сейнеры темнеют на просторе.
А солнца заходящего мазки —
Как бы рассветов будущих этюды.
Пути рыбачьи были неблизки,
Зато улова серебрятся груды.
И звезды побратались с высотой,
С воды исчезла тропка золотая…
Усталой чайкой месяц молодой
Сложил крыла, на мачте отдыхая.
Перевел с грузинского Евг. Ильин
Евгений Ильин
БАТУМСКИЙ ПОРТ
Здесь к горам подступает пучина,
К окнам льнут окуляры кают,
И визитные карточки чинно
Корабли кораблям подают.
Как здесь дышится остро и влажно,
Как туманами берег примят,
Как подъемники многоэтажно
На своем эсперанто гремят!
Грузят танкеры и сухогрузы,
Порту спешка такая мила.
И, беззвучно качаясь, медузы
Бьют в беззвучные колокола.
Пассажиры к отплытью готовы,
А в тени океанских бортов
По-домашнему рыболовы
Удят рыбку негромких сортов.
Среди кранов, в туманы не канув,
Стойко держится удочек строй,
И, как удочки великанов,
Гнутся краны над темной водой.
А. Алексеев-Гай
* * * [13]
Опять необозримость океана
да пенный след у судна по пятам.
На мостике помощник капитана
поймать звезду пытается в секстант.
Куда бы нас с пути ни относило,
пусть нет средь океана маяков,
но есть зато небесные светила,
что выручить сумеют моряков.
Созвездия, весь небосвод усеяв,
нас под прицел берут со всех сторон.
Как дубль-ве глядит Кассиопея,
и точно туз бубновый — Орион.
Вот Близнецы, как двоеточье, строго
расставились от прочих вдалеке;
вот с ковшика Медведицы полого
спускается Арктурус по дуге.
Бесстрастно лаг отстукивает мили,
и будто существует — мнится мне —
одних светил небесных изобилье
да мы у мира звездного на дне.
Виктор Устьянцев
ПЯТЫЙ ДЕНЬ ОТПУСКА
Повесть [14]
1
Последние мои ботинки украли в самый неподходящий момент: в кинотеатре «Пролетарий» показывали трофейные фильмы, мне с трудом удалось раздобыть два билета на сеанс, начинающийся в три часа ночи, и я пригласил Анютку. И вот теперь мне не в чем было выйти на улицу.
У нас в деревне была только семилетка, учился я в Челябинске, жил на частной квартире, ботинки оставил в сенях, и вот их украли. Пришлось срочно телеграфировать матери, чтобы привезла сапоги, но началась распутица, добраться из нашей деревни до Челябинска мать, видимо, не смогла. А может, и телеграмму не получила, потому что из райцентра почту возили на лошадях, а в такую погоду и лошади увязали в грязи по самое брюхо.
Старые брезентовые тапочки, в которых я щеголял летом, «просили каши». Отыскав кусок медной проволоки, я прикрутил им резиновую подметку и отправился на первое в жизни свидание.
Места оказались в последнем ряду, над головой громко стрекотал кинопроектор; впрочем, он не очень мешал, потому что фильм был не дублирован. Больше мешали головы сидящих впереди, из-за них не было видно титров, но последний ряд в этом отношении оказался как раз удобным: мы взобрались на спинки стульев, поставив ноги на сиденья. Мне эта поза давала еще одно преимущество: не надо было держать ноги на холодном цементном полу. И все-таки к тому моменту, когда белокурой красавице удалось обмануть пожилого лысеющего миллионера, мои ноги совсем закоченели, и я был даже рад, что красавица потратила на миллионера не так уж много времени. Фильм длился всего около часа, потому что наиболее пикантные моменты из ленты вырезали. Тем не менее нам с Анюткой было вполне достаточно того, что осталось: мы стеснялись смотреть друг на друга, хотя учились уже в девятом классе и догадывались, что детей находят не в капусте. Лишь выйдя на улицу, я отважился взять Анютку под руку.
Сыпал мелкий дождь со снежной крупой, все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы не ступить в лужу, и мы молчали. Но вот я левой ногой за что-то зацепился, подметка отстала и начала загребать грязь и воду, выбрасывая впереди нас фонтанчики и при этом хлюпая так, будто хватала своими резиновыми губами горячую лапшу. Потом стала уж совсем неприлично чавкать. Чтобы Анютка ничего не заметила, я заговорил. Чего только я не молол!
Наверное, я увлекся и перестал следить за поведением подметки: громко всхлипнув, она выбросила такую длинную струю, что нас обоих забрызгало. Как назло, в этот момент мы оказались под уличным фонарем, и Анютка сразу все увидела.
— Сумасшедший, ты же простудишься! И как это я, дурочка, сразу не заметила!
Она не спросила, почему я в тапочках на резиновом ходу, видимо, догадалась, что обуться мне больше не во что. Как я ни сопротивлялся, она втолкнула меня в свою квартиру, заставила разуться, провела в кухню и стала растирать ноги шерстяным носком своего младшего брата Юрки, спавшего тут же, в кухне.
Какое это было блаженство! Нет, не только потому, что я чувствовал, как по мне растекается тепло. Я вдруг понял, как необходима и приятна человеку мягкость женских рук, как хорошо иметь свой дом, семью, понял, почему люди женятся. Я был готов жениться сию же минуту и если не сделал предложения, то лишь потому, что знал: нас не распишут, поскольку нам и шестнадцати не было.
Этот вечер мне запомнился на всю жизнь в мельчайших деталях, кроме содержания трофейного фильма.
2
Но пути кинопроката поистине неисповедимы. Прошло восемнадцать лет, а я опять вижу на дергающемся экране белокурую красавицу и пожилого лысеющего миллионера. Этот фильм корабельный киномеханик обменял на рыбацком сейнере за «Свинарку и пастуха», который у нас за последние два года показывали шесть раз, не считая сеанса в кают-компании, когда ленту крутили не перемотанной, в обратном порядке, — боюсь, что это невинное развлечение скоро войдет в привычку.
