Я молчу. Мне немного грустно и очень жаль этого, в общем, славного молодого человека. Нет, такой не скажет: «Посмотри скорей!», увидев восход солнца где-нибудь в Тихом океане, когда оно, вырвавшись из-за горизонта, окрасит воду и небо удивительной гаммой оранжево-пурпурных и золотых тонов, он не задержится на причале посмотреть, как швартуется чужое судно, и не вытащит секстан из ящика, если можно определиться по радиопеленгам. Мне жаль его. Как много он потерял, лишив себя романтического в своей профессии! Как много проходит мимо его глаз незамеченным…
Да, есть, конечно, и такие. Не тяготящиеся, но и не влюбленные. Ремесленники. Если такому предложить высокооплачиваемое место на берегу, ведь он уйдет. Конечно, уйдет. И последний взгляд, брошенный на судно, ошвартованное у причала и глядящее на своего, теперь уже бывшего, капитана теплыми желтыми глазами-иллюминаторами, ничего не скажет его душе. Он уйдет равнодушный, не заметив неряшливо болтающегося за бортом конца… И все-таки большинство моряков не такие.
Если критически посмотреть на морскую работу, то, казалось бы, что может привлекать в ней нормального человека? Изнурительная качка, многомесячные рейсы, однообразная природа, тоска по родине, семье, дому, обществу друзей; опасности, постоянно подстерегающие моряков… Ну что хорошего, привлекательного? Деньги? Их можно заработать на берегу. Оригинальные заморские вещи? Теперь их продают и в наших магазинах. Любопытство? Хочется посмотреть на чужие страны? Не слишком ли высокая цена за удовлетворенное любопытство? Так почему же идут люди в море?
Вот тут и пришло время высказать свою точку зрения. Настоящий моряк не может быть только техником, он должен быть непременно немножко романтиком. Если это не так, человек не останется долго на флоте. Он очень быстро покинет море…
Хлопнула калитка. Девушка в черном блестящем дождевике, похожая на стройного гномика, бежит по желтой песчаной дорожке. Вот она уже протягивает мне белый листок. Это Эльви, почтальон нашего поселка. Ей семнадцать лет.
— Тереихтутс [5], — приветствует меня Эльви и приседает. — Это вам…
Телеграмма. Я не люблю телеграмм и потому не спешу ее прочесть. Они всегда волнуют. Что в ней? Горе или радость?
Я беру из стоящей на столе вазы красную гвоздику, подаю девушке.
— А это вам. Вы будете красавицей, Эльви, — таинственно, как гадалка, говорю я. — Вас обязательно похитит какой-нибудь лихой капитан с большого морозильного траулера, и вы…
Но Эльви не понимает. Она еще плохо знает русский язык.
— Айта. Ятайга! [6] — улыбается девушка и делает книксен. Так здесь принято. У калитки она садится на свой велосипед, на прощание машет рукой.
Я медленно разрываю бумажную ленточку, читаю:
«Прошу вас принять участие перегоне навигацию этого года. Рейс Черное море — Север. Согласие телеграфируйте. Выезд через две недели. Наянов».
Вот тебе и отдых вместе с женой, без забот, без судна и команды, без волнений! Пропадут прогулки по лесу, купание на пляже, вечерний чай на веранде и приятные беседы с друзьями, приехавшими из Ленинграда… Так мы мечтали с Лидочкой. Нет… Пойду на телеграф, поблагодарю и откажусь. Надо же, в самом деле, хоть одно лето побыть с женой…
Но ветер дальних странствий, как в юности, уже дует мне в лицо, я испытываю знакомое беспокойство, оно всегда охватывает меня перед уходом в плавание… Я срываюсь с кресла, бегу на почту. Хватаю голубоватый телеграфный бланк и, не колеблясь, пишу:
Анатолий Землянский
ЛЕГЕНДЫ О ЧАЙКАХ
…А чайки в море не падают,
Тонким плачем звеня.
Чайки, свой рок почуяв,
Ждут грозового дня.
И, поднимаясь к тучам,
Молнию рвут крылом.
Пламени полмгновенья —
И чайка сгорает в нем.
Горсть золотого пепла
Ветер уносит вдаль.
В час тот еще сильнее
В криках чаек печаль.
И притихает море:
Пепел идет на дно…
Мало кому из смертных
Так умирать дано.
Чайки, простите, чайки.
Может, обижу вас, —
Только скажу: ту искру
Мне бы в последний час…
Раненая над морем
Чайка сказала чайке:
«Мне не видать уж суши,
И это больней, чем смерть».
«Правда? — В ответном крике
Слышалось удивленье. —
Я до сих пор считала,
Что море — наша любовь».
Раненая вздохнула:
«Многого мы не знаем,
Многое открываем
Только в последний миг.
Море — простор и штормы,
Скалы ж — гнездовья наши,
С них мы легко и звонко
В первый полет уходим.
Морем мы только сыты,
Скалы — рожденье наше:
К ним не вернуться — горе,
Худшая из смертей…»
Рухнула в волны чайка.
Море ее, как в саван,
В пену одело быстро
И затеряло в гребнях…
Долго живая чайка
К скалам родным летела.
О, никогда так, сильно
Их она не любила!..
Борис Шереметьев
МУЖЕСТВО
Нет, не жалею я о том,
что жизнь мою хлестали волны,
что на корабль вбегал, как в дом,
что не искал дорог я ровных.
Что шел, как ходят корабли,
по курсам вымеренным, строгим,
и тверже не хотел земли,
чем палубы, летящей в ноги.
…Пусть рано мужество далось,
и отгоняю я усталость.
Я не боюсь седых волос —
мне седина в морях досталась!
Анатолий Кашеида
ОКЕАН
Опал туман и стал росой.
Продрогли человек и птица.
И ходит океан босой
По мокрой палубе эсминца.
И там и тут его следы,
Заденет все, что б ни увидел:
В шпигаты он нагнал воды,
Забился холодком под китель,
На шлюпке завернул брезент,
Заставил боцмана по ходу
Пройтись до шлюпок буквой зет
И клясть вполголоса погоду, —
Но разглядел я на мысу
Маячный кубиковый домик,
И с пеленгатора росу
Согнали твердые ладони;
В два слова боцман уложил
Слова морской своей науки,
И новичок брезент на шлюпке
При нем оправил, как пришил.
И каждый к бою был готов
На выбранном для боя галсе,
И тот же океан ломался
У нас
на лопастях винтов!
