Поняв, о чем я думаю, Мартинсен улыбнулся:

— Который год пужаю, непременно от выстрела бегут. На выстрел из зверья один медведь идти горазд, по Северу помню. А дикий конь, он пужлив, не пойдет.

— Вытоптанного жаль, — сказал я, смутившись.

— Осоке это ничего, омолодится. Пужать вольницу надо, Кейси-то она как взноровилась. Опасно, когда табун поблизости.

Стреножив коней, мы пустили их пастись, а сами поднялись на холм, к базальтовым развалинам. У Мартинсена здесь оказалась обжитая пещера, вернее просторный грот, отлично приспособленный для временного охотничьего приюта. Пол в несколько слоев покрыт бычьими шкурами. Из таких же шкур сделан полог у входа. Чтобы они меньше вбирали влагу и не разлагались, Мартинсен обработал их золой с солью и сшил по две вместе мездрою внутрь.

У потолка — два фонаря «летучая мышь». На стенах развешаны плетенные из сыромятной кожи лассо, широкие, со стальным кольцами лошадиные подпруги и соединенные полутораметровыми кусками лассо металлические шары — боласы. Тут же висят коса, зачехленный в брезент топор, всякая мелочь.

Над вырытым посередине грота очагом — тренога с закопченным ведерным котлом. Рядом, у стены, — на продолговатом плоском камне подобие кухонного стола. Горка оловянных мисок, чашки, заварной и обычный чайники, керамические баночки с солью, перцем, чаем, разными пряностями.

В глубине грота — укрытые шкурами спальные мешки, охапка сухой осоки, канистра с керосином и порубленные, как дрова, бычьи кости. Это и есть фолклендские «дрова». На побережье топят выброшенными морем китовыми ребрами, а в центральных районах острова — скелетами погибших крупных животных. Немного осоки на растопку, и кости горят так же жарко, как сухие березовые дрова.

Зажигая фонари, Мартинсен поглядывал на меня с хитроватой усмешкой: мол, ну, что скажешь? В Порт-Стэнли и в дороге о гроте он ничего не говорил, явно хотел поразить меня неожиданностью. Сказал, однако, нарочито буднично:

— Сумеречно тут, при свете оно лучше. Располагайтесь, я пока костерок разведу, обогреемся маленько.

После долгой тряски на хребтине лошади я с удовольствием растянулся на мягких бычьих шкурах. Так вот за что лондонские миллионеры выкладывают десятки тысяч фунтов стерлингов! На их языке это называется путешествием в глубь веков или бегством от цивилизации. Мартинсену, который всегда их сопровождает на охоту, они, понятно, платят гроши. Бешеных денег стоит дорога от Лондона до Порт-Стэнли и лицензия на убой дикого быка. Не знаю, как губернатор архипелага разрешил мне воспользоваться всей этой экзотикой бесплатно. Реклама, наверно, прельстила: первый советский литератор на Фолклендах, что-нибудь да напишет.

Стадо дикого скота на Восточном Фолкленде уникальное. Теперь, когда вся наша планета давно обжита, оно, пожалуй, единственное в мире.

Лет триста назад это были обыкновенные домашние быки и коровы, завезенные сюда вместе с лошадьми из соседней Патагонии. Постоянного населения на острове в то время еще не было. Скот завезли какие-то моряки, которые к Фолклендам, судя по всему, больше не возвращались. Почти столетие патагонские новоселы оставались без присмотра. Скорее всего, о них вообще забыли. Когда колонисты, приехавшие осваивать Восточный Фолкленд, высадились на его берегах, они были поражены, увидев на заброшенном в океане необитаемом клочке суши огромное количество диких животных, похожих на домашний скот. Правда, на домашних коров и лошадей они походили не совсем. Лошади были чересчур уж мелкие и словно обутые в галоши. Мягкая торфяная почва изменила у них форму копыт. Они стали немного длиннее и шире, чтобы лошадь имела больше опоры. Очевидно, по этой причине уменьшился и вес коней. Рогатый же скот в своих размерах значительно увеличился. Он более спокойный, не носится галопом, как лошади, по острову и на торфяниках чувствует себя нормально. Суровый климат Субантарктики его только закалил, а скудные на первый взгляд пастбища оказались питательнее патагонских.

Дикие лошади колонистов не заинтересовали. Для работы они не годились, слишком слабые. И мясо несъедобное. Зато жирный рогатый скот был как дар небесный. Его истребляли сотнями и тысячами. В конце концов от былого множества осталось одно стадо голов на семьсот, которое спас побывавший на острове Чарлз Дарвин. Великий натуралист убедил губернатора Порт-Стэнли, что когда-то завезенный из Патагонии скот на Фолклендах с течением времени настолько видоизменился, что сейчас представлял собой ценную субантарктическую породу. Путем естественного отбора сама природа создала то, на что ученым понадобились бы десятки лет. И неизвестно, получился ли бы такой же блестящий результат.

Бездумное истребление животных прекратили. Диких коров начали приручать, но большую часть стада, как советовал Дарвин, решили не трогать. Однако скоро заметили, что число оставленных на воле животных время от времени резко сокращалось. Потом выяснилось, что виноваты во всем быки.

Между матерыми и молодыми дикими самцами непрерывно происходят жестокие схватки, которые часто приводят к массовой гибели молодняка. Но это полбеды. Главное несчастье в другом. Старые самцы почему-то агрессивно настроены против стельных коров. Если корова перед отелом не успеет отбиться от стада и родить детеныша в укромном месте, она и теленок обречены.

Когда дикие стада бродили по всему острову, коров гибло больше, но и больше выживало. Поэтому потери так или иначе восполнялись и общее количество скота увеличивалось. В одном же сравнительно немногочисленном стаде гибель самок невосполнима. Вот почему была разрешена охота на быков. Она необходима. Самцов всегда рождается больше, чем самок. Быков в стаде слишком много, и, если бы не планомерная охота на них, стадо постепенно могло бы выродиться.

Промысел этот такой же опасный, как охота на медведя с одним только ножом. По старой традиции, фолклендцы быка никогда не стреляют. Оружием служат те металлические шары, которые висели в гроте, лассо и нож. Охотник садится на специально обученную лошадь и сначала старается отбить от стада намеченного быка. Почуяв опасность, самец немедленно бросается на всадника. Но конь бежит быстрее. Охотник «водит» быка по кругу и, улучив момент, заходит к нему с тыла. Тут-то и начинается сама охота. В считанные секунды, пока животное не повернулось навстречу лошади, охотник должен метнуть к его задним ногам боласы. Это те самые секунды, когда бык разворачивается. Метко брошенные шары, ударившись о его ноги, на развороте схлестываются, и бык оказывается спутанным. Не мешкая ни мгновения, охотник набрасывает на его рога лассо и сразу же соскакивает на землю, предоставив остальное лошади. Без всадника она в диком страхе рвется вперед. Крепко привязанное к подпруге лассо натягивается, как тетива. Бык пытается освободиться от лассо и тоже устремляется вперед, но в порыве прыжка падает на спутанные задние ноги. В этот момент охотник одним ударом ножа в спинной мозг поражает его, как молнией.

Все происходит быстрее, чем я здесь рассказал. Напряжение во время охоты огромное, а риск просто не поддается описанию. Малейшее неверное движение — и гибель охотника и его лошади неизбежна. Она грозит им уже тогда, когда быка отбивают от стада. Нужно быть великолепным знатоком своего дела, чтобы не навлечь на себя гнев других самцов. Потревоженные быки тотчас готовы к нападению. И, как ни резва твоя лошадь, тебя ей не унести. Быки сильнее и в бешенстве способны преследовать часами. Никакая лошадь такой погони не выдержит, упадет.

Я бывал в Испании на корриде, слышал исступленный рев охваченной ликующим восторгом толпы, видел все одуряющие корридные страсти. Но победить разъяренного и все же домашнего быка совсем не то, что выйти один на один с могучим вольным дикарем. Тореадор может ошибиться и спастись, охотник же на диких быков ошибается только однажды.

Пока мы чаевничали в гроте, я думал о предстоящей охоте и невольно поддавался все большей тревоге. Вдруг Мартинсен промахнется боласами либо метнет их секундой раньше или позже? Я ничем не смогу помочь. Мы даже не взяли с собой карабин. Дробовик против быка — детская игрушка.