— Да, — сказал Батаев, — еще пачки галет в аварийном не хватает. Тоже я разрешил. И это моя вина.

— Я думаю, — заметил с улыбкой Петрович, — что мы с Валерием Ивановичем это вам простим, товарищ Батаев, хотя вы слишком часто брали на себя инициативу. Командовать, наверное, любите?

— Вы что? — заступился Костя. — Батаев не такой, просто он на боте авторитет имеет, плавал ведь раньше, а из нас — никто, кроме старшины и моториста. Серега, правда, заливал, что он чуть ли не в море родился около каких-то там островов, но это не чувствовалось.

— Мы отвлеклись, — сказал завлов, думая, что все эти расспросы ни к чему. Оно и ясно, что в падении старшины за борт никто не виновен, кроме него самого. Да и он не виноват, просто случай! — Вот упал Карпович за борт, а вы его как спасали?

— Обыкновенно, — одновременно сказали Костя и Вася.

— По одному говорите. Впрочем, вы, Ильюшиц, в рубке сидели, а спасением Карповича, как мы поняли, взялся руководить Батаев. Давайте, Батаев, все как можно подробнее изложите.

— Я уже говорил: когда старшина падал, я этого не видел. Увидел его уже в воде, метрах в пятнадцати от борта. Он что-то кричал, махал руками, наверное, хотел, чтобы ему быстрее круг кинули и линь, а Сергей остолбенел. Тогда я крикнул ему, мол, бросай круг, и сам побежал на корму. Сергей круг бросил, а Женю относит и относит от борта. Я линь кидал несколько раз, только… Тут Василий Иванович из рубки поднялся, снял сапоги, ватник, обвязался линем и прыгнул в воду. Он хорошо плавает. Отплыл на весь линь, а до Карповича не хватало. Я стал бояться, что оба в море останутся, и велел хлопцам вытаскивать Василия Ивановича. А в рубке Костя залил новое горючее и завел мотор, но… конечно, если бы перо нам не отбило, мы подошли бы к Карповичу и спасли бы его.

— А до того, как Карповичу упасть за борт, перо целое было, точно? — спросил председатель судкома.

— Целое, — ответил Батаев с тяжелым вздохом. — Его, пока мы возились, отломило. Нет, это надо такое!

— Все ясно, — докладывал Валерий Иванович капитану, в салоне которого, кроме Петровича, сидели старпом, помполит и инженер по технике безопасности, — несчастный случай, и только. Экипаж во главе с Батаевым вел себя достойно и сделал все, что было в их силах. Они терпели бедствие: вначале мотор не работал, затем бот стал неуправляемым. Моторист, тот своей жизнью рисковал, пытаясь спасти товарища.

Илья Ефремович сидел, опустив голову, крепко сжав в замок пухлые руки, и в голове у него было пусто, а на душе неспокойно.

— Хороший был мужик Карпович, — сказал старпом и глянул в иллюминатор, где продолжало бесноваться коварное Охотское море.

— Вы его рано хороните, — резко возразил председатель судкома. — Я лично продолжаю верить и надеяться!

Но и он знал, что надежда с каждым часом уменьшается. Шансов на то, что Карпович живой, осталось немыслимо мало. С японцами уже связывались по радио, они тоже включились в поиски. Шарили по волнам прожекторы, гудели суда, сотни и сотни глаз смотрели, смотрят и будут смотреть в надежде увидеть человека за бортом. До тех пор, пока не найдут хотя бы тело… а может, найдут и живого? Многие колхозные сейнеры укрылись в маленьких бухточках, в устьях речек и пережидают шторм. Может, кто-либо из них спас старшину «семерки», но их не спросишь, со всеми по рации не свяжешься, хотя давно носится по эфиру трагическая весть: терпел аварию в начале шторма бот № 7, и с него смыло волной человека. Его ищут, его думают спасти, надеются, верят.

— Экипаж «семерки», — строго сказал помполит, записывая что-то себе в блокнот, — проявил несомненное мужество в очень трудных условиях. Ловцы вели себя, как подобает советским людям, не испугались шторма даже тогда, когда лишились старшины. Руководство на себя взял матрос — коммунист Василий Батаев. Вы, Илья Ефремович, не будете возражать, если я дам радиограмму слов на сто во Владивосток в газету?

— Что вы, — пожал плечами капитан, — обязательно дайте в краевую газету пространную радиограмму.

— О героизме экипажа «семерки», — веско сказал помполит, — надо написать и в нашу экспедиционную многотиражку. Скажем, вы, Петрович!

Председатель судкома не любил сочинять, но спорить не стал.

— А Батаева надо иметь в виду, — сказал старпом, — видать, волевой матрос, организатор!

— Да, — кивнул головой Валерий Иванович и чуть не сказал, что уже думал об этом и намерен назначить Батаева старшиной вместо Карповича, Костю — помощником вместо Сереги, который, конечно, оказался слабоват.

А в это время Серега в лазарете принял твердое решение.

— У тебя есть бумага и конверт? — спросил он у Андрея.

— Есть, а что?

— Дай.

Андрей полез в тумбочку.

— И авторучку, — сказал Серега.

Он сразу почувствовал себя лучше, когда решение было принято. Он почувствовал к себе уважение, даже некое чувство гордости у него появилось: мол, не слабый я, могу и так, бесстрашно, прямо. Одно дело слова, другое дело — написанное на бумаге. Это документ! Все в нем, как на духу, искренне, без попыток оправдаться. И главный ему судья в конечном счете только Карпович. Ему отдаст Серега письмо, если Карпович останется жив. И пусть старшина поступает, как ему угодно. Он, Серега, считает себя виноватым. Зазевался, когда был на руле, ворон считал и чуть не упал за борт, а старшина не дал, спас его и о себе не подумал.

Ну, а если Женя погиб, то письмо он отдаст в руки завлова или капитана, но не сейчас. Сейчас пусть письмо-документ лежит в тумбочке и ждет своего часа. А вот когда его упрекнут: «Ты живой, потому что тебя спас человек, который был лучше тебя», он ответит: «Да, мне стыдно быть живым. И я жалею, что не упал в море вместо Карповича. Лучше уж вдвоем… Но так получилось, и ничего уж не изменишь».

Серегино воображение работало вовсю и рисовало одну картину за другой. Вот он на берегу Камчатки, угрюмый, сосредоточенный, бредет по тайге, работает, спит где попало и вызывает всеобщее любопытство некоей тайной, которую носит в себе. Он бородат, у него усталые, жилистые, как у покойного старшины, руки. Малопослушными пальцами он пересчитывает деньги, которые только что получил, и делает, как обычно, перевод во Владивосток Анастасии Карпович. Она получает деньги каждый раз и не знает от кого. И никогда не будет знать.

И так он размечтался, что его лицо порозовело и на губах появилась улыбка, которая быстро исчезла, когда в палату вошла жена штурмана Базалевича, вооруженная шприцем и ампулами.

— Сережа, готовьтесь!

— А может, не надо? — попросил он жалобно.

— Главврач велел через каждые два часа. Или вы, моряк, боитесь уколов?

— Да что вы! — соврал Серега, оголил руку и закрыл глаза, чтобы не видеть острой иглы.

Шторм стал утихать к вечеру. Циклоны, сибирский и японский, объединив свои усилия, покинули Охотское море и Камчатку и умчались на Магадан. Магаданское радио передавало: «С юго-запада пришла в наши суровые края невиданная буря, но оленеводы к ней подготовились…»

А наутро тишина окутала Западное побережье Камчатки. Но море еще грозно вздыхало, гигантский накат продолжал качать суда краболовов. Поэтому с утра мотоботы в воду не смайнали. Смайнали в обед, и вновь пошли утлые суденышки на свои поля собирать улов. Однако многие недосчитались сетей. Шторм их изорвал, размотал, выкинул на берег. Многотерпеливые ловцы не плакались, не жалели, вирали лебедками остатки сетей и били краба, складывали улов в трюмы и отвозили на свои плавзаводы.

Женю Карповича, опутанного сетями, нашли японские рыбаки. Они вытащили тело старшины, и одна из японских кавасаки пошла с покойником к русской плавбазе.

Серега, когда все узнал, долго бился и рыдал на руках Кости и Васи, а потом ему сделали укол, он успокоился и тихо, незаметно заснул. Ему снились кошмары, снова шторм и Карпович, которому он почему-то целует руки и говорит ему: «Мне стыдно быть живым!» — «Почему?» — удивленно спросил старшина. «Так ведь это я должен был умереть». Карпович улыбнулся и покачал головой: «Нет, дружище, я был обязан тебя спасти, а ты теперь должен жить. Должен, должен, запомни это». Легко и ясно стало Сереге от добрых слов старшины, и он проснулся. В палате было темно, спали Олег и Андрей, в иллюминаторы заглядывала рыхлая камчатская луна. По левому борту проходили печальные люди, разговаривали между собой. И тут он узнал, что они возвращаются с гражданской панихиды, что тело Карповича, с которым все попрощались, лежит в красном уголке. Он узнал, что завтра смайнают двенадцатый резервный бот и Карповича навсегда увезут на камчатский берег в сопровождении врача и Насти. На берегу уже готов цинковый гроб, и в нем он совершит свое последнее плавание домой, на материк.