— Ну, что видишь? — спросил механик. — Ничего не видишь, не морской у тебя глаз. Давай бинокль. Видишь, Демьяныч прищурился, — значит, приметил он что-то среди волн. Может, и бот.

Теперь и Петро левее носа траулера заметил нечто вроде бочонка, который неистово кидали волны.

— Стой, — тяжело задышал Туган и схватил свободной рукой за плечо механика, — кажется, вижу!

Но бот или то, что казалось им, увидели с мостика траулера. «Абаша» резко сменила курс и пошла на юго-запад. А скоро бот стало видно и невооруженным глазом. Иногда он скрывался в туче снежного заряда и вновь появлялся — жалкая скорлупа среди гигантских валов. И на ней оранжевые люди.

— У них что, хода нет? — сказал в недоумении тралмастер. — Швыряет их, бедных, как попало.

Тралмастер был недалек от истины: «семерка» не имела хода, сломало ей и перо руля ударом волны. На ней, крепко прижавшись к рубке, находилось одиннадцать человек. Первым «Абашу» увидел Вася Батаев и закричал:

— Хлопцы, помощь идет!

Заплакал от радости вконец измученный Олег Смирнов, застонал, как от боли, Серега, вспомнил недавнее и не испытал радости.

Траулер стал кружить вокруг бота, подходя к нему все ближе и ближе. На корму вышли посланные капитаном «Абаши» два матроса с бухтами легкого линя, стали готовить буксирный канат.

Скоро «Абаша» совсем сбавила ход, но ближе подойти к «семерке» не могла — мешало сильное волнение, ветер. Капитан траулера боялся, чтобы бот не ударило о борт «Абаши» и не разбило его. Он стал выжидать благоприятный момент, чтобы с наветренного борта бросить на «семерку» линь. И вот бот приблизился к наветренному борту, влекомый возникшими в море течениями; один матрос кинул линь и промахнулся, второй кинул, и был тот же результат. Между тем бот прошел метрах в двадцати от кормы траулера, и его понесло дальше. Капитан «Абаши» успел, однако, ободрить ловцов своим бодрым и громовым через мегафон голосом:

— Ребятушки, на боте там, пошевеливайтесь, ловите линь!

Не выдержал, закричал свое Туган:

— Васька, Серега, это я, Петька с «десятой»!

И лишь на третий раз получилось все удачно. Линь с «Абаши» поймал Костя. К этому времени появилась с развевающимся шлейфом дыма из огромной трубы и сама плавбаза. За базой пришел на всех парах «Таймень».

Троих из экипажа «семерки» пришлось положить в судовой лазарет: Серегу, у которого было нервное потрясение, Олега Смирнова, совсем измученного качкой, и моториста Василия Ивановича по поводу двустороннего воспаления легких. Остальные восемь человек чувствовали себя нормально, лишь очень промерзли, но они быстро отогрелись после парной и коньяка, который им пожертвовал из своих запасов Илья Ефремович. Кое-кто не удовлетворился коньяком и добавил самодельного пива — кулаги, и спали теперь эти ребята мертвым сном в своих каютах. А шторм неистовствовал всю ночь. Был он необычайно сильным даже для этих гудящих от бесконечных циклонов широт.

Лазарет плавбазы был чистенький, уютный, на шесть коек, расположенных в трех каютах. Одна считалась как бы инфекционной, и туда уложили одного Василия Ивановича. Он всю ночь бредил, что-то кричал, вскакивал с кровати. От него не отходила медсестра, ласково его уговаривала, но он, пожалуй, ничего не слышал и не понимал. Рядом в трехместной палате лежал с широко раскрытыми глазами Серега и жадно ловил каждое слово бредившего моториста. Здесь же был и Олег, покорный, без кровинки в лице, и матрос «Тайменя», худой парень, на вид интеллигент. У него заболело сердце, но вел он себя бойко, был говорлив и на качку не реагировал.

— Так, говорите, досталось вам? — спрашивал он поминутно у Сереги и Олега.

— Было, — отвечал Олег и гремел тазом под кроватью. Его часто тошнило, но желудок был пуст, поэтому он только плевал в таз и потом лизал лимон.

Позаботились и о Сереге. Женщины из их бригады распутки нажарили огромную чашку крабового мяса и принесли ему, но он не ел, тупо глядел на чашку и часто вздыхал. Зато жареные крабы пришлись по вкусу парню с больным сердцем. Его звали Андреем.

За переборкой Василий Иванович кричал в бреду:

— Ребята, что стоите? Линь мне, линь! Я ведь душу за него, душу!..

И перед глазами Сереги вновь возникли бушующие валы взбесившегося Охотского моря, среди которых — одинокое, такое заметное оранжевое пятно, а рядом с ним второе — спасательный круг тоже оранжевого цвета. Потом — плачущий Василий Иванович, срывающий с себя телогрейку, сапоги. И вот он обвязывается вокруг пояса линем, хватает второй спасательный круг и прыгает за борт. Второй конец линя в руках Батаева, который стоял, широко расставив ноги, и стравливал линь и кричал ловцам, столпившимся у рубки:

«К скобе, к скобе привяжите твайну!»

А он, Серега, тогда стоял на корме, уцепившись за бесполезный румпель, хотя тогда он еще не знал, что ударом волны уже сломало перо руля. В рубке переливал горючее из запасного бачка Костя и тоже торопился, ругался как никогда, а потом крикнул Сереге:

«Давай, сейчас пойдет!»

И действительно, мотор ожил, заработал без перебоев. Бот рванулся вперед. Серега навалился на румпель, но…

В иллюминатор над головой парня кто-то осторожно постучал. Серега нехотя открыл глаза…

— Опять Алка, — сказал Андрей. — К тебе, герой!

— Чего тебе? — спросил Сергей, отвинчивая иллюминатор.

— Хочешь, я скажу тебе, что ты… — зашептала Алка, — что ты для меня…

Потом она протянула сверток. В нем были книги.

— Не надо, уходи!

Серега хлопнул иллюминатором, завинтил барашки. За окном осталось обиженное лицо девушки.

— Вот дурак! — сказал Андрей. — Ей же цены нет. Как о тебе беспокоится, даже завидно!

— Заткнись! — чуть не плача, сказал Серега.

И он опять стал восстанавливать в памяти то, как они с Карповичем стояли на корме и вдвоем держали румпель. Он вырывался из рук, бил в бока, но они не сдавались. Им нужно было удержать бот до тех пор, пока Василий Иванович и Костя не заведут мотор. Серега вспомнил покрытое солью, словно инеем, лицо старшины, его крупные глаза, в которых была, как ему теперь кажется, нечеловеческая усталость, и его толстые губы. А потом бот все же развернуло бортом к волнам. «Быстрее!» — хрипло крикнул Карпович в рубку, а до этого он молчал, даже командовал знаками, и его хорошо понимали ловцы.

И вот волна ударила в корму, в перо руля и накрыла их с головой. Серега успел рвануть румпель на себя так, чтобы удар волны пришелся на перо косо. Он все время боялся, что перо может отломить. Он успел предупредить удар, но сам поскользнулся на палубе и, выпустив румпель из рук, взмахнул руками, опрокидываясь на спину за борт. В последний момент правая рука старшины успела цепко схватить воротник Серегиной куртки. Старшина изо всех сил рванул на себя, на вытянутой руке поднял Серегу и мощным толчком откинул его к рубке, разжал пальцы и затем зашатался, выискивая точку опоры. Но все было напрасно, палуба скользила и делалась круче и круче, словно гора, а он, старшина, пытался взобраться на нее. Он пытался взобраться на нее и тогда, когда упал и хрипел, извиваясь всем своим могучим, сильным телом. Оглушенный ударом о рубку, Серега заплакал и пополз к Карповичу, протягивая ему руку, но Карпович властно крикнул: «Назад!» — и в то же мгновение волна накрыла его и унесла с собою в море…

Серега упал в подушку лицом вниз и зарыдал, полный ненависти, презрения к себе.

Теперь ему казалось, что полз он к старшине слишком медленно, что он тогда растерялся. Действуй он энергичнее, он успел бы протянуть старшине руку и удержать его на палубе мотобота.

— Уж лучше, уж лучше бы с ним вместе, — шептал Серега, не понимая того, что Карпович и в минуту смертельной опасности оценил обстановку лучше, объективнее и потому крикнул ему: «Назад!»

«А может, еще найдут Женю», — лихорадочно думал парень, и надежда крепла в нем. — Может, найдут? Ведь его ищут все суда экспедиции, несмотря на шторм и ночь. Всюду гудят траулеры, плавбазы, шарят по волнам прожектора. Как хорошо было бы, если бы нашли, как хорошо было бы…»