— Итак, незнакомка являлась… агентом.

— Однако мы все еще не знаем, как она здесь оказалась и с какой целью, — сказал Фрайгейт.

— Пока нам это действительно неизвестно, — ответил Бёртон. — Но мы избавились от Снарка. Мы снова ни от кого не зависим!

Тем не менее их свобода по-прежнему имела ограничения. Бёртон потребовал изъять те команды, которые внесла в программу женщина, но компьютер ответил, что это невозможно.

— А когда ее указания потеряют свой приоритет?

Компьютер затруднился что-либо ответить.

— Мы загнаны в угол, — сказал Фрайгейт.

— Это лишь временная трудность, — успокоил его Бёртон. Хотя он и сам не верил в свои последние слова.

На той навсегда потерянной Земле, такой далекой во времени и пространстве, одно из лондонских издательств выпустило в 1880 году небольшую книгу с довольно странным названием: «Касиды Хаджи Абду аль-Язди, или Изложение Высшего Закона». Перевод и предисловие принадлежали перу некоего Ф. Б. — друга и ученика великого восточного мастера. Позже выяснилось, что Ф. Б. являлись инициалами Фрэнка Бекера — литературного псевдонима капитана английской армии Ричарда Фрэнсиса Бёртона. «Фрэнка» он взял из своего имени, а «Бекера» — от девичьей фамилии матери. При следующем переиздании книга вышла под его настоящим именем, но это случилось уже после смерти Бёртона.

Поэма, написанная двустишиями, как того требовала классическая арабская форма, предположительно являлась работой персидского суфия Хаджи Абду из города Язди. Титул «хаджи» мусульмане получали только после паломничества в Мекку, и поэтому Бёртон, совершив рискованное путешествие в священный город, тоже мог бы называть себя хаджи. Переводя и комментируя эту поэму, он насытил ее своими огромными знаниями и агностицизмом, мудростью и пессимизмом, бёртоновскими взглядами на мир и болью мира. Выступая под именем Фрэнка Бекера, он снабдил поэму примечаниями и послесловием, в которых излил свою циничность и язвительность. Однако его шутки и смех получились печальными и безысходными.

Предисловие книги — это итог философии, сформированной за пятьдесят девять лет скитаний по той единственной планете, которую он тогда знал. Во всяком случае, Бёртон так думал в то время.

На свой страх и риск переводчик назвал это произведение «Изложением Высшего Закона», имея в виду, что оно намного опередило свое время. Он не побоялся опасностей сравнения с такими неприятными словосочетаниями, как «высшая раса» или «высшая культура». Его оправданием может служить цитата из поэмы, где автор утверждает, что радости и беды людей равным образом рассеяны по миру.

(Фрайгейт выразил по этому поводу довольно обоснованные замечания. По его мнению, Бёртон ошибался, полагая, что радости и беды имели в жизни людей равную долю. Взять, к примеру, тех горемык, которые, шатаясь под бременем бед, почти не видели светлых дней, или тех немногих, кто не ведал нужды и поражений. Кроме того, Бёртон не определил понятий, которыми оперировал, — как будто каждый знал, что такое радости и беды. Но что он сам понимал под словом «счастье»? Свободу от боли и проблем? Или это более возвышенное качество? Что нужно человеку для счастья? И нужно ли оно ему на самом деле?)

Относясь с должным почтением к другим приложениям разума, автор считает саморазвитие личности единственным самодостаточным объектом человеческой жизни.

(— А как же дети? — спросила его Алиса. — Если тебе хочется, чтобы они жили гармонично и счастливо, ты должен научить их этому. Каждое поколение опирается на опыт своих предшественников, улучшая тем самым уровень жизни. Да, ты прав. В истории такое случалось редко. Но видимо, нельзя научить детей счастью, если сам его не имеешь. Впрочем, что я говорю тебе о детях? Ты, наверное, даже не знаешь, что это такое.

— Саморазвитие является основным и важным принципом жизни, — сказал Нур. — Упоминая о нем, суфии подразумевали не только обретение новых знаний, но также сострадание и рассудительность. Однако большинство людей превращают саморазвитие в эгоизм. И это неудивительно. Люди могут довести до крайности все, что угодно. Вернее, так поступают многие.)

Автор полагает, что влечения, симпатии и «божественный дар сострадания» являются высшими человеческими наслаждениями.

(— Щепотка сострадания придает супу жизни особый вкус, — сказал Нур. — Но ее излишек может все испортить. Сострадание часто ведет к самосожалению и сентиментальности.

— Сострадание вскармливает манию величия, — поддержал его Фрайгейт. — Но я не порицаю жалости к себе. В ней есть какая-то утонченная радость — если только не зацикливаться на этом. Однако после самосожаления должен следовать смех — смех над самим собой.

— Дик, ты забыл включить в свой список секс, — сказала Афра Бен. — Хотя я признаю, что секс можно отнести к разряду влечений и симпатий.

— А мне кажется, что высшим наслаждением людей является творчество, — добавил Фрайгейт. — Я включаю сюда живопись, поэзию и прозу, создание скульптур и резьбу по дереву, воспитание детей и все, из чего состоит культурная жизнь человеческого общества. Хотя многие отдают предпочтение наскальным рисункам.)

Автор рекомендует не осуждать явления жизни, памятуя о том, что факты — это самые необоснованные предрассудки.

(— Однако иногда наше прошлое заслуживает осуждения, — возразил Нур. — Хотя, прежде чем судить его, человек должен спросить себя, имеет ли он на это право. И потом он должен честно ответить на свой вопрос.

— То, что один человек считает истиной, может выглядеть для других нелепым предрассудком, — добавил Фрайгейт. — Кстати, что ты этим хотел сказать?

— Верить можно только тому, что видишь своими глазами, — сказал Ли По. — И даже тогда бывают ошибки. Но когда людям не нравится реальность, они начинают верить в воображаемые вещи. Вот почему мы так часто говорим о феях и драконах. Скала — это факт, хотя в каком-то отношении она тоже является плодом моего воображения.)

На первый взгляд его суждения могут показаться разрушительными, но по своей сути они способствуют воссозданию мира и гармонии.

(— Люди думают о том, что должно быть, а не о том, что уже есть, — сказал Нур. — Вот почему, в отличие от животных, человек изменяет свое окружение, подгоняя его под себя. К сожалению, из-за глупости и крайностей он портит все, к чему прикасаются его руки. Хотя, конечно, бывают и исключения.

— Прекрасное утверждение, — добавила Алиса. — Жаль, что слова не вяжутся с делом. Когда это Дик Бёртон переставал разрушать себя и других?)

Дополнительные сведения, связанные с поэтом и его поэмой, приведены в конце книги, куда я и отсылаю любознательных читателей.

(— Теперь ты находишься в конце книги под названием «Ричард Фрэнсис Бёртон», — пошутил Нур. — Она написана в двух томах: о земном Бёртоне и Бёртоне из мира Реки. Эта башня может стать завершающей главой.

— Любая философия признает, что надо жить так, словно через час умрешь, — сказал Фрайгейт. — С этим может согласиться каждый, но так живут лишь те, кто знает о своей неминуемой смерти. Вернее, только немногие из них.

— Именно поэтому я и не упускаю ни одной возможности затянуть мужчину в постель, — добавила Афра. — Марселин, ты как — в настроении?

— Даже самому храброму и сильному солдату иногда нужны покой и отдых, — ответил де Марбо. — В данный момент я старый и уставший от скачки ветеран.)

Бёртон тоже чувствовал себя усталым ветераном. Слишком долго он пришпоривал себя и других. Но теперь, взяв последний барьер на этой безумной полосе препятствий, он мог отдохнуть и набраться сил. К сожалению, компьютер по-прежнему создавал проблемы. Но Бёртон, посчитав их не столь важными, решил разобраться с ним позже.