В общем, у этиков возникли подозрения. И они приставили к Дику мнимого — вернее, настоящего — Фрайгейта. Мой брат должен был следить за Бёртоном и сообщать обо всем подозрительном. Но попал впросак, как и все в долине.

— Беру две, — сказал Бёртон. — Очень занимательно, Питер. Гипотеза на первый взгляд безумная, однако может быть верной. Но если твой брат агент — кто же тогда Монат, этот таукитянин, арктурианин или откуда он еще взялся? Уж он-то наверняка агент, несколько странно, конечно, но все же…

— Может, он этик? — спросила Алиса.

— Я это и хотел сказать, — сердито ответил Бёртон, не любивший, когда его прерывали. — Не думаю, чтобы Монат был этиком, иначе он присутствовал бы на Совете… Или нет, клянусь Аллахом! Будь он там, я узнал бы его, и он бы не смог следовать за мной. Я вообще не пойму, зачем он ко мне привязался. Во всяком случае, присутствие Моната означает, что в этом деле замешаны разные виды… расы… семейства… инопланетяне, одним словом.

— Беру одну, — сказал Фрайгейт. — Я как раз собирался сказать…

— Извини, — перебил Лондон, — Но откуда твой брат столько знает о Бёртоне?

— Думаю, воскрешенные дети получают образование получше, чем на Земле. И возможно — предположим это, — Джеймс знает, что я его брат. Разве способны мы постичь объем знаний, которыми обладают этики? Вспомните фото Бёртона, которое тот нашел в кармане агента Аню. На ней Дик снят в двадцать восемь лет, когда служил субалтерном в Восточно-Индийской армии. Не доказывает ли это, что этики присутствовали на Земле в тысяча восемьсот сорок восьмом году? Кто знает, как долго они ходили по Земле, собирая информацию? И с какой целью?

— Но почему Джеймс назвался твоим именем? — спросил Нур.

— Потому что я — страстный поклонник Бёртона. Я даже написал о нем роман. Может, так проявилось у Джеймса чувство юмора. У меня оно тоже имеется. Вся наша семья известна несколько странным чувством юмора. И Джеймсу показалось забавным сделаться собственным братом, тем Питером, которого он никогда не видел. Может, он хотел прожить таким образом жизнь, в которой ему было отказано на Земле. Может, он думал, что сойдет за меня, встретившись с каким-нибудь знакомым Фрайгейтов. А может, верны все причины, которые я перечислил. Уверен, что он разделался с мошенником-издателем Шарко, чтобы отомстить за меня, — это доказывает, что ему многое известно о моей земной жизни.

— Но как отнестись к рассказу агента Спрюса? — спросила Алиса. — Он говорил, что явился из семьдесят второго века, и что-то толковал о хроноскопе, с помощью которого можно видеть прошлое.

— Спрюс мог и солгать, — сказал Бёртон.

— Я лично не верю ни в хроноскоп, ни в какие бы то ни было путешествия во времени, — заявил Фрайгейт. — Впрочем, это я зря. Мы все путешествуем во времени. Но только вперед — иного пути нет.

— Никто из вас не сказал, — заметил Нур, — что детей кто-то должен был воскресить. Возможно, это были люди из семьдесят второго века, а возможно, и нет. Скорее, это сделали сопланетяне Моната. Вспомните: Спрюса допрашивал в основном Монат. Может быть, это он научил Спрюса, что говорить. — Но зачем? — спросила Алиса.

На этот вопрос нельзя было ответить, если не принять рассказ Икса за истину. Пока что его рекруты склонялись к тому, что он такой же лжец, как и его собратья.

Нур закончил партию замечанием, что агенты, севшие на пароход в самом начале, не скрывали, что жили после 1983 года. Агенты же, попавшие на борт позже, знают, что это подозрительно, и не прибегают к этой легенде. Так, здоровенный галл Мегалосос (что значит «великий») заявляет, что жил во времена Цезаря, но это только его слова. К тому же галл, кажется, сдружился с Подебрадом — Нур никогда бы не подумал, что такое возможно. Есть вероятность, что Мегалосос тоже агент.

Глаза де Марбо доказывали, что механика воскрешения не всегда работала как надо.

Жан Батист Антуан Марселен, барон де Марбо, родился в 1782 году с карими глазами. И лишь долгое время спустя после Дня Воскрешения обнаружил, что их цвет изменился, когда одна женщина назвала его голубоглазым.

— Sacre bleu! — выругался он. — Неужели?

Он позаимствовал у кого-то слюдяное зеркальце, недавно привезенное торговцем по Реке — слюда была редкостью, — и впервые за десять лет увидел свое лицо. Лицо было все то же — веселое, круглое, со вздернутым носом, улыбчивое, отнюдь не лишенное привлекательности.

Только глаза светились голубизной.

— Merde! — опять выругался он и перешел на эсперанто: — Попадись мне только эти отвратительные создания, проделавшие это со мной, я нанижу их на шпагу!

Он вернулся, кипя гневом, к своей сожительнице и повторил ей угрозу.

— Но у тебя же нет шпаги, — сказала она.

— Ты все понимаешь слишком буквально! А шпага у меня когда-нибудь будет. На такой каменистой планете должно быть железо.

В ту же ночь ему приснилась огромная птица с ржавыми перьями и клювом стервятника — она глотала камни и испражнялась стальными катышками. Но в этом мире не было птиц, тем более oiseau de fer [4].

Теперь у де Марбо были сабля, кортик, шпага, стилет, длинный нож, топор, копье, пистолеты и винтовка. Он был генералом десантной бригады и вынашивал честолюбивый замысел стать полным генералом. При этом к политике он питал отвращение и не имел ни интереса, ни склонности к бесчестному интриганству. Однако командиром десантников он мог бы стать лишь после смерти Эли С. Паркера, которая очень опечалила бы его. Де Марбо любил славного индейца-сенеку.

Все первобытные воины на борту ростом превышали шесть футов, а некоторые были настоящие великаны. Даже те, что были пониже, не нуждались в высоком росте, поскольку обладали мощными костяком и мускулами. Де Марбо среди них выглядел настоящим пигмеем, будучи росточком пять футов четыре дюйма, но Сэм Клеменс любил его, восхищаясь задором и отвагой француза. Сэму нравилось слушать рассказы о походах де Марбо, нравилось иметь у себя под началом бывших генералов, адмиралов, государственных мужей.

— Им полезно подчинение, оно закаляет их характер, — говорил Сэм. — Этот французик — первоклассный военачальник, и я забавляюсь, глядя, как он командует своими большими обезьянами.

Де Марбо, бесспорно, был опытным и одаренным воином. Вступив во Французскую республиканскую армию в возрасте семнадцати лет, он быстро продвинулся, став адъютантом маршала Ожеро, который командовал Седьмым корпусом во время войны 1806–1807 годов против Пруссии и России. Де Марбо сражался в Испании под началом Ланна и Массены, участвовал в русской кампании 1812 года, пережив страшное отступление из Москвы, а после принимал участие в германской кампании 1813 года. Он был ранен одиннадцать раз, при Ганау и Лейпциге тяжело. Наполеон, вернувшись с острова Эльба, сделал де Марбо бригадным генералом, и тот получил очередную рану в кровавой битве при Ватерлоо. Бурбон отправил де Марбо в изгнание, но в 1817 году он вернулся на родину. При Июльской монархии он участвовал в осаде Антверпена и несколько лет спустя получил за это чин генерал-лейтенанта. С 1835 по 1840 год де Марбо служил в алжирских войсках и в свои шестьдесят лет был ранен в последний раз. После падения короля Луи Филиппа в 1848 году де Марбо ушел в отставку и написал свои мемуары, которые так восхитили Артура Конан Дойла, что он создал на их основе «Похождения бригадира Жерара». Главная разница между вымышленным персонажем и его прототипом заключалась в том, что де Марбо был умен и проницателен, тогда как Жерар, при всей своей храбрости, умом не блистал.

В семьдесят два года бравый наполеоновский солдат скончался в Париже, в своей постели.

Мерой привязанности к нему Клеменса служило то, что Сэм рассказал де Марбо о Таинственном Незнакомце, этике-ренегате.