Несколько минут никто не проронил ни слова, затем Шармейн сонно сказала:

— Помнишь рассказ Брэдбери, который мы с тобой читали, где варвары с Земли тренировались в стрельбе на прекрасных хрустальных городах?

— Конечно. «И по-прежнему лучами серебрит простор луна». Я обратил внимание, что действие у него происходит в две тысячи первом году. Чересчур оптимистично, правда?

— Ну, по крайней мере, он дожил до того момента, как люди добрались сюда! Но после поездки в Диснеймарс я все время размышляю: разве мы ведем себя не точно так же, разрушая то, что нашли?

— Никогда не думал, что услышу, как такие слова произносит настоящее дитя Марса. Но мы не просто разрушаем. Мы создаем. Боже!..

— Что случилось?

— Это мне кое-что напомнило. Кали — не только богиня разрушения. Она еще и создает новый мир из обломков старого.

Последовало долгое молчание.

— Именно это все время говорят нам перерожденные. Ты знал, что они основали миссию прямо здесь, в Порт-Лоуэлле?

— Да ладно, это безвредные сумасшедшие. Не думаю, что они кому-нибудь помешают. Счастливых снов, любимая. В следующий раз, когда пойдем в Диснеймарс, мы возьмем с собой Мартина. Обещаю.

Роберту Сингху было практически нечем заняться во время скоростного перелета с Деймоса/Марса на Европу/Юпитер, кроме как изучать постоянно меняющиеся чрезвычайные планы, которые слал ему Космический патруль, и знакомиться с новыми членами экипажа.

Торин Флетчер, старший инженер с верфи Деймоса, должен был наблюдать за процессом дозаправки, когда комплекс «Голиаф» — «Титан» достигнет топливной базы на орбите вокруг Европы. Десятки тысяч тонн водорода будут подаваться на борт в виде смеси жидкого и твердого. Она более плотная, чем чистая жидкость, и поэтому требует меньше места для хранения. Но даже при этом общий объем водорода более чем вдвое превышал тот, который имелся на злополучном «Гинденбурге», чья гибель в огне положила конец недолгому веку использования летательных аппаратов легче воздуха, по крайней мере на Земле. На Марсе часто использовались небольшие грузовые дирижабли, да и в верхней части атмосферы Венеры они оказались неоценимым подспорьем для исследований.

Флетчер был энтузиастом дирижаблестроения и всеми силами старался обратить Сингха в свою веру.

— Когда мы как следует возьмемся за разработку Юпитера, а не просто будем сбрасывать зонды, вот тогда дирижабль снова вступит в свои права, — говорил он. — Конечно, поскольку атмосфера там большей частью состоит из молекулярного водорода, это должен быть дирижабль, накачанный горячим водородом. Не беда! Только вообразите — облететь вокруг Большого Красного Пятна! [68]

— Нет, благодарю вас, — отвечал Сингх. — Там десятикратная сила тяжести, по сравнению с Марсом.

— Земляне могут проделать путь лежа, допустим, на водяных кроватях.

— Но зачем все это? Твердой поверхности нет, приземлиться негде. Роботы сделают все, что нам нужно, и не надо будет рисковать людьми.

— Этот аргумент выдвигали с самого начала космической эры. Теперь взгляните, чего мы достигли! Люди полетят на Юпитер, потому что… ну, просто потому, что он есть. Но если вам Юпитер не нравится, то, может быть, Сатурн? Почти та же сила тяжести, как на Земле, а вид какой! Круиз на больших широтах, откуда видно будет кольца!.. Когда-нибудь это станет одним из главных туристических маршрутов.

— Дешевле подключиться к Мозгоблоку. Те же удовольствия и никакого риска.

Флетчер рассмеялся. Сингх процитировал известный рекламный лозунг.

— Вы же сами не верите в то, что говорите.

Он был прав, но Роберт не намеревался это признавать. Элемент риска — это было то, что отличало реальность от ее имитаций, какими бы совершенными они ни были. Готовность идти на риск, даже радоваться ему, если он разумный, придавала жизни своеобразие и делала ее стоящей самой себя.

Еще один из пассажиров, направляющихся к Европе, занимался техникой, которая казалась еще более неуместной, чем воздухоплавание, — глубоководными батискафами. Во всей Солнечной системе лишь на Европе, не считая Земли, имелись океаны. Они были заперты под коркой льда, который защищал их от воздействия космоса. Тепло, производимое мощными гравитационными приливами Юпитера, теми же самыми силами, что пробуждали к жизни вулканы соседней Ио, не давало мировому океану планеты замерзать.

Там, где имеется вода в жидком состоянии, есть надежда на существование жизни. Доктор Рани Виджератне двадцать лет потратила на исследование пучин Европы, как лично, так и при помощи автоматических зондов. Хотя обнаружить ничего не удалось, присутствия духа она не теряла.

— Я уверена, что жизнь есть, — говорила женщина. — Надеюсь только, что смогу найти ее раньше, чем какие-нибудь земные микробы выползут из нашего мусора и захватят власть.

Доктор Виджератне с оптимизмом относилась к перспективам обнаружить жизнь и намного дальше от Солнца, в большом кометном облаке, расположенном далеко за Нептуном.

— Там есть все необходимое — вода, углерод, водород и другие химические вещества, — любила говорить она. — В миллионы раз больше, чем на планетах. Должна быть радиоактивность, значит, тепло и высокая скорость мутации. Глубоко внутри комет условия для зарождения жизни могут оказаться идеальными.

Оставалось жалеть, что доктор высаживается на Европе, а не продолжает вместе с остальными путь на Кали. Ее незлобивые, но беспощадные споры с членом Королевского общества сэром Колином Дрейкером являлись для остальных пассажиров немалым источником развлечения. Прославленный астрогеолог, слишком именитый для того, чтобы подчиняться приказам, предписывающим отправить его домой, был единственным из первоначального штата «Голиафа», кто еще оставался на борту.

— Об астероидах я знаю больше, чем любой из ныне живущих людей, — бывало, с неопровержимой справедливостью заявлял он. — А Кали — самый важный астероид за всю историю. Я хочу ее заполучить в качестве подарка самому себе на сотый день рождения и ради науки, разумеется.

В отношении идеи существования форм жизни на кометах, высказываемой доктором Виджератне, он был непреклонен.

— Чушь! Хойл и Викрамасингх выдвинули эту теорию больше века назад, но никто никогда не относился к ней серьезно.

— Значит, пора начинать. Поскольку астероиды, во всяком случае некоторые из них — мертвые кометы, вам не приходило в голову поискать там окаменевшие останки? Это может оказаться нелишним.

— Честно скажу, Рани, я могу придумать много других, куда более полезных способов потратить свое время.

— Эх вы, геологи! Иногда мне кажется, что вы сами — окаменевшие останки! Помните, как вы смеялись над бедным Вегенером и его теорией дрейфа материков, а когда он благополучно скончался, сделали его своим святым?

И так далее, всю дорогу до Европы.

Европа, самый маленький из четырех спутников Юпитера, открытых еще Галилеем, была единственным объектом в Солнечной системе, который можно было бы спутать с Землей, если находиться достаточно близко. Когда капитан Сингх смотрел на расстилавшиеся под ним бесконечные ледяные поля, легко было вообразить себе, что он летит по орбите вокруг родной планеты.

Иллюзия быстро исчезла, когда он обратил взгляд к Юпитеру. Гигантская планета, стремительно проходящая через все свои фазы каждые три с половиной дня, занимала почти все небо, даже когда убывала до исчезающего тонкого полумесяца. Остававшаяся дуга света охватывала огромный черный диск диаметром в двадцать раз больше, чем Луны в небе Земли. Он заслонял звезды и на время затмевал далекое Солнце. Ночная сторона Юпитера редко была совершенно темной. Тут и там мелькали грозы, захватывающие площади, превосходящие земные континенты. Они напоминали обмен ядерными ударами и обладали энергией, равной им. Полюса обычно окружали полярные сияния. Гейзеры фосфоресцирующего света вскипали из потаенных глубин, которым, возможно, навсегда суждено было остаться неисследованными.